. И чем больше он крепился, тем сильнее казалось Николе, что из глаз его хлынут слезы. По воскресеньям Грац был так тих, словно здесь жили только камердинеры. И тогда студенты позволяли себе понежиться в кроватях. На фоне разукрашенного морозом окна они могли видеть свое дыхание. Ветер раскачивал комнату, а Никола рассказывал Косте о своей машине для полетов.
— Как ты думаешь, где находится ад? — неожиданно спросил он.
— Не знаю, — ответил Коста, — но, должно быть, он ближе, чем мы полагаем.
В таких разговорах Коста мало что понимал. Не понимал он и того, почему его сосед в самые холодные дни просыпается задолго до рассвета.
— И как тебе только не противно… — бормотал он, — подниматься в такую тьму, до того как Бог свет сотворил…
Никола считал, что самым изумительным преподавателем на факультете был специалист по интегральным и дифференциальным уравнениям доктор Алле. Алле считал человеческую глупость недопустимым безобразием. После лекций он разыскивал Николу и спрашивал:
— Будешь?
И целый час задавал ему специальные задачи.
— Браво! — восклицал Алле.
По окончании математических сеансов они вместе покидали здание политехнической школы. Студент удивил профессора вопросом:
— Видите экипажи на улицах Граца?
— Вижу, — заморгали глаза Алле, увеличенные стеклами пенсне.
— Многие из них катятся на эластичных рессорах и обиты кожей по моде девятнадцатого века.
— Ну и?..
— Но ведь они принципиально не отличаются от колесниц, описанных у Гомера и в Ветхом Завете.
— И?..
Никола раскрыл портфель и показал профессору эскиз машины для полетов с электрическим двигателем.
— Не пришла ли пора летать? — взволнованно спросил он.
В первый год обучения Николу мало интересовал мир вне библиотеки и аудиторий политехнической школы. Его не вдохновлял ни здешний приятный климат, ни термальные источники в Тобельбаде. Ни часовая башня шестнадцатого века. Ни Мура. Ни мосты на ней. Ни пивные. В этом городе добрых шляпников и оптиков его интересовали книги и электротехника.
Его не трогала жизнь Граца, он даже не стремился познакомиться с ней. Дамы носили кружевные головные уборы. Господа щеголяли в сюртуках, застегнутых на одну пуговицу под горлом, отчего полы расходились как крылья шатра. В домах играли «Вальсы Граца» Шуберта. Под люстрами кружились господа в черном и дамы в кружевах. Похоже, в этом кружении они опять сливались в единое существо, Платоновы «animus» и «anima». Офицеры расцвечивали поклоны почтительными улыбками. Публика разговаривала о восстании в Герцеговине, о недавнем экономическом кризисе, о чешской кухне, о преимуществах академической живописи перед французскими экспериментами.