А ей понравилось, Егоров как-то сразу понял, что понравилось: по влажному блеску черных глаз, по трепетанию крыльев, а еще по тому, как она смущенно сказала:
– Еще хочу. Можно?
И он, циник, зануда и эгоист до кончиков ногтей, расплылся в смущенной улыбке и сказал:
– Конечно, можно.
Время пролетело незаметно. То ли из-за стихов, то ли из-за того, что собеседница ему досталась очень хорошая, молчаливая и внимательная.
…Он проснулся от ласкового похлопывания по плечу.
– Егоров, подъем! – Дежурная медсестра улыбалась дежурной улыбкой и под шумок пыталась пристроить ему под мышку градусник. – А говорили – бессонница.
«А ведь получилось, – пронеслось в голове, – за виршами и монологами не заметил, как уснул».
– Сегодня прямо с утра на анализы. – Медсестра, пристроив-таки градусник, строго нахмурилась. – И чтобы непременно, а не так, как в прошлый раз.
В прошлый раз Егоров до лаборатории не дошел, посчитал, что кровушки у него попили и без того предостаточно.
– Я прослежу, – медсестра погрозила пальчиком.
И вправду ведь проследит, работа у нее такая – собачья.
Идти по гулкому коридору было неприятно. Ощущение такое, словно ты не в больнице, а в комфортабельной тюрьме. За стеклянными дверями – камеры-одиночки, все внутренности на виду. Сам Егоров долго воевал, чтобы ему дали нормальную палату, с нормальными дверями, а то лежал бы сейчас как на витрине. Вот, к примеру, как эта дамочка из тринадцатой. У дамочки тоже что-то с головой, только посерьезнее, чем у него. Медсестричка назвала эту беду веско и неумолимо – кома. В общем, не повезло человеку.
Четыре дня Егоров проходил мимо тринадцатой палаты, не особо задумываясь над судьбой ее обитательницы, а сегодня вот задумался, даже к прозрачной двери подошел и носом к стеклу прижался, чтобы было лучше видно.
Дамочка оказалась совсем молоденькой, Егоров тут же переименовал ее в девочку. Черный ежик волос, лицо безмятежное, руки тонкие с синими прожилками вен – с виду ничего коматозно-фатального.
– Егоров! – послышался за спиной грозный оклик все той же бдительной медсестры.
– Давно она так? – спросил он, отклеиваясь от стекла и протирая его рукавом рубахи.
– Уже месяц. Шансы никакие, но сердце крепкое. На следующей неделе родственники домой заберут.
– Да, плохо, что шансы никакие. А может, поправится?
Медсестра посмотрела так, что сразу стало ясно – не поправится…
Ночи Егоров ждал с нетерпением, гадал: придет – не придет, даже вирш новый сочинил, лирический.
Она пришла. И следующей ночью тоже. И еще три ночи подряд. И разговаривать с ней было одно удовольствие – даром что летучая мышь.