Скудно и равнодушно отголосовали провинции. Тупоголовые селяне шарахались от урн, целыми деревнями отказывались голосовать. Словом, то была мелочь. Все решалось в столице.
Урны сменяли одна другую на чистом песке истины. Вдруг очередная словно поперхнулась, беззвучно закашлялась пылью или пеплом. И с усилием извергла из себя престранный шар – тяжелый сгусток неразбавленного багрового мрака. Он не был невесом и эфемерен, он полнился силой, и от упорного его продвижения к цели – нижней чаше весов – веяло угрозой и жутью. Борун видел, как отшатнулись маги, слышал, как согласно охнули члены Совета за его спиной. Он ничего не понимал, наблюдая, как адский шар, добравшись до весов, гирей рухнул в чашу. Из каменного сосуда, помедлив, выбрался невесомый комочек света и скользнул к весам. «Неприятная случайность, – гордясь своим хладнокровием, решил Борун. – Как бы не сочли дурным предзнаменованием. Скорей бы конец!»
Урн в очереди почти не осталось, уже голосовала метрополия. Перенаселенность столичного региона как никогда бросалась в глаза. А дальние провинции на западе пустуют. Не пора ли заняться выравнивающим развитием территорий? Многообещающий проект...
Борун так увлекся, что необъяснимая заминка в подсчете голосов ускользнула от его внимания. Между тем на белом песке в центре зала творилось бесы знают что. Урна хрипела и подпрыгивала, безуспешно пытаясь откашляться. Из ее каменного брюха доносились глухие удары, будто внутри ожесточенно боролись, давя и отшвыривая друг друга от горловины, какие-то тугие тела. Борун очнулся от грез, когда она опасно накренилась, и маг с отчаянным лицом рванулся подхватить урну, но не успел. Огромное каменное яйцо медленно, важно опрокинулось набок, глубоко уйдя в песок, и треснуло вдоль всего тулова, будто стенки его были не толще обычной скорлупы. А из разлома с торжествующим воем полезли багровые шары. Сталкиваясь налитыми боками, клокоча необъяснимой яростью, они устремились к нижней чаше весов и посыпались в нее, вколачивая в пол. А из разбитого сосуда напирали все новые и новые, и гора их росла, погребая весы, расплющивая чашу чудовищным весом.
Он не знал, долго ли длился этот кошмар. Чаша скрылась под черной, тяжко дышащей массой. Сколько на ней было шаров, уже не имело значения. Из выпотрошенного нутра погибшей урны выскользнула горстка темных и светлых задохликов, и все замерло.
Голосование совершилось. Все было кончено.
То есть было, конечно, еще много всякой суеты. Несколько багровых шаров сбежали с весов и ни с того ни с сего накинулись на ближайшего служку, мгновенно обратив в пепел здоровенный кус мантии у него на спине вместе с капюшоном и клоком волос на затылке. Маги, опомнившись, отогнали злобных тварей. Те прыснули в стороны, и паника охватила толпу. Депутаты-провинциалы давили друг друга в дверях, где-то на ярусах сидений затрещало ломающееся дерево. Борун отстраненно наблюдал, как пролетающий мимо шар вдруг остановился, завис в воздухе, задышал, запульсировал и, словно приняв решение, уверенно двинулся прямо к его лицу. «Сейчас я стану пеплом», – подумал за него кто-то чужой, и Борун, ко всему равнодушный, даже не стал закрывать глаза. Потому и увидел руку – хрупкую, легкую руку, в которой телесными остались разве что глубокие складки кожи. Рука ловко сцапала шмат багровеющей тьмы. Без усилий собрались в кулак пальцы. Короткий визг – и нет сгустка, только грязно-серый жирный пепел хлопьями да вонь мясного гниения. Борун посмотрел выше. Над ним склонился Тринадцатый, тот самый жалкий старик. Его отрешенное лицо смягчалось сочувствием. Борун убил бы его, если бы мог чего-то желать сейчас.