— В десять или в начале одиннадцатого.
— А когда он уехал, вы помните?
— Очень хорошо помню, потому что из уезжавших был первым.
— Так когда это было?
— Практически в одиннадцать. В одну или две минуты двенадцатого. Еще продолжался фейерверк, а он длится всего три минуты.
— Откуда мистер Данфорд шел?
— Не понял, сэр?
— Он приближался к выходу сбоку, из парка?
— Нет, прямо, вот по этой дорожке, что идет от центрального здания.
— Уже без маскарадного костюма?
— Без. Сказал мне «Пока» и быстро уехал.
Лейтенант прикинул.
Стаут вышел из бара как раз в одиннадцать, уже заиграла музыка. Даже самым быстрым шагом до беседки… около двух минут. И убийце, ждавшему его там, — столько же оттуда. Стаут должен был еще успеть сесть, а убийца — выстрелить. Все равно еще секунд десять. А потом нужно было потратить тридцать секунд, чтобы пройти вверх по дорожке к выходу. Даже если бы оба бежали, в целом выйдет на три минуты. Но пространство хорошо освещенное, редкие елочки, бегущий человек обратил бы на себя внимание. Убийца на такое бы не пошел, тут, чувствуется, обо всем хорошо подумали. Да и с чего это вдруг сам Стаут побежал бы в беседку?
* * *
На этот раз главный администратор встретил его не у входа, а у себя в кабинете. Но все равно — та же неизменная любезность.
— Хотите, чтобы я прямо сейчас посмотрел фотографии, лейтенант?
— Нет, я оставлю их вам на время. А сам прогуляюсь по клубу, по территории, поговорю, может быть, с кем-то из служащих. Да, кстати, у вас здесь в карты играют?
— Случается. Есть кабинет для бриджа и отдельный — для покера.
— И классные игроки?
— Разумеется, сэр.
— Кто, например?
Администратор повел плечами:
— Не так уж мало, ну, мистер Данфорд, например.
— Крупные ставки?
— Это дело играющих джентльменов, сэр. У нас, разумеется, нет статуса казино, но мы и не публичное заведение. Никто не может «зайти с улицы» и играть.
— Я понимаю, — кивнул Блейк. — Здесь нет нарушений.
Он вышел из здания клуба, постоял немного, оглядывая изящную набережную, и медленно двинулся в сторону беседки.
Пуля… третья пуля, вбитая в самый низ живота. В ней, после двух первых в сердце, Стаут уже не нуждался. Как это похоже на месть, на тот грязный штришок, который подонки так любят за собой оставить. Да, Макс получает дополнительный плюс к своей схеме… Но все же — тринадцать лет. Много это — тринадцать.
Стоп! Тринадцать. А бедному мальчику-инвалиду — двенадцать?..
Следовательно, его мать, Мэри, как раз тогда вышла или готовилась выйти замуж. То есть наверняка знала друга Джона Стаута Риччи и, конечно, знала их образ жизни.