Там же читал я и о стремительном продвижении наших войск, чувствуя, что я по-настоящему крепну и молодею, нащупывая правду в увертливых бюллетенях «главного довудовства».
Мы беседовали на самые разнообразные темы, — и о том, может ли хлибороб пойти в коммунию и куда податься галичанам, и как нас кормят, и т. д.
Как-то привели к нам нового больного — высоченного детину с дико горящими глазами и большим чубом. Он производил впечатление человека довольно начитанного, сельского учителя, занимавшегося самообразованием. Новичок несколько дней лежал молча, слушая, как я особенно осторожно вел беседу, почти не высказываясь сам. Как-то вечером он приподнялся на постели, и, поддерживая свою простреленную руку, начал длиннейший диспут, и мы, забыв про стены больницы, повели обычный, горячий и бестолковый спор (мой собеседник был настроен анархически).
— А знаете, — внезапно прервал он меня, — если бы вы, пан добродию, попались ко мне в лапы, я бы повесил пана, да не сразу, а над добрым огоньком...
Я внимательно посмотрел на моего собеседника. Это был Ангел, небезызвестный на Украине бандитский атаман.
Прибывшие со мной пленные были, оказывается, поделены на русских и украинцев. Специальная петлюровская комиссия отобрала самых «щирых» и оставила их в лагере, где с благословения Пилсудского формировались новые части УНР (так называемой Украинской народной республики). Остальных отправили куда-то на тяжелые мостовые работы. Не могу вспомнить фамилии, но как сейчас вижу перед собой одного тихого еврейского парня, который все возился со мной во время нашего ужасного путешествия из Житомира. Погиб бедняга — то ли его заколотили надсмотрщики, то ли умер от тифа? Мне передавал о его смерти один пленный из этой партии, каким-то чудом попавший в наш госпиталь. Он один, кажется, и остался в живых из всех 80 человек.
Больничная передышка сыграла большую роль в моей жизни. Я слегка оправился, окреп не только духом, но и телом. Выкарабкаться из польского болота, вернуться к своим в Советскую Россию, выжить, чтоб отомстить, вот о чем непрестанно думал я.
Наступала осень. По радостному тону польских газет я видел, что откат наших войск — печальная действительность. Здоровье мое улучшалось, — скоро опять придется шлепать босыми ногами по липкой, холодной грязи.
Меня выписали из больницы и автоматически направили в петлюровский лагерь формирования. Что ж, попробуем напялить новую шкуру!
Под расписку сдают меня в канцелярию лагеря.
Я опять в рваном белье, босой. Молодой офицерик рассеянно заполняет мой анкетный листок. Все проходит необычайно гладко, и через несколько минут я уже нахожусь в помещении второго полка. Это большая конюшня, где с обеих сторон в 2 этажа тянутся нары для солдат. Совершенно ошарашенный, я укладываюсь на свое место.