— Я думал, что, когда мы поговорим и я расскажу тебе о моей любви, ты ляжешь отдохнуть, и я оставлю тебя одну. Ты хочешь этого?
Хиона спрятала лицо у него на плече и прошептала еле слышно:
— Я… я хочу быть… с тобой.
— Ты уверена? Вчера вечером — с тех пор словно вечность прошла! — я сказал, что, может быть, нам сначала следует узнать друг друга поближе, стать друзьями. Но мне кажется, мое сокровище, этап дружбы мы уже оставили позади, или я ошибаюсь?
— Я… я хочу, чтобы мы… были друзьями… Я хочу помогать тебе, — сказала Хиона, — и еще я… хочу, чтобы ты… любил меня… по-настоящему любил меня.
Она знала, что сердце Миклоша бьется так же отчаянно, как и ее собственное, когда решилась продолжать:
— Ты подумаешь, что я… ничего не знаю, но мама не сказала мне… что происходит, когда мужчина и женщина… предаются… любви… и хотя это должно быть… ужасно и мерзко с тем, кого… не любишь… с тобой, я знаю… будет… совсем иное.
— Сердце мое, ты уверена? — спросил Миклош. — Ты так молода, и я больше всего на свете боюсь испугать тебя, ранить твое целомудрие.
Хиона покачала головой.
— Мне кажется… ты не можешь… испугать меня… когда ты меня целуешь… мне кажется, твои… поцелуи возносят меня на небо… что они… часть солнечного света… звезд и всего… прекрасного… и я уверена, что… предаться с тобой… любви… будет совсем таким же.
Миклош на мгновение закрыл глаза, словно не мог поверить тому, что слышал.
Потом с бесконечной нежностью он поднял Хиону на руки и унес в спальню.
Только две свечи горели там у красивой золотой кровати. Миклош поставил свою жену на ноги, бережно снял с нее пеньюар, а затем снова поднял и положил на мягкие подушки.
Она взглянула на него. Ее полные тайны глаза словно заполнили весь нежный овал греческого личика.
— Я молюсь на тебя, — прошептал он. — Другого слова для моих чувств нет. Пока я ждал тебя, Хиона, в моей жизни было много женщин, но ни к одной я не испытывал ничего сколько-нибудь похожего на то, что чувствую к тебе.
Хиона обняла его так, будто боялась, что он вот-вот уйдет, и произнесла умоляюще:
— Скажи мне… что ты… чувствуешь.
— Я хочу оберегать тебя, защищать, — сказал Миклош, — и не только от того, что может причинить тебе вред или испугать, но немножко и от меня самого. Здесь любовь не тиха и кротка, как в Англии, но могучая, неотразимая сила, иногда не подчиняющаяся ничьей власти. Я знаю, что мое чувство к тебе больше меня самого, больше, чем ты и я вместе. Оно порождено всемогущей силой, и у нас нет от нее защиты.
Хиона смотрела на него широко открытыми глазами. Глядя в них, он сказал: