Ребята зевали. Все. Конец этой истории. Завтра будем в городе.
Укладываясь спать, Посохин спросил меня, как я смотрю на то, что мы сошли с маршрута. Я ответил, что глубоко об этом сожалею. Мне было уже невмоготу разговаривать с ним.
Лагерь спал, когда мы поднялись. Собирались молча, будто на похороны. Я не мог найти примус и позвал Посохина.
— Тише, — зашипел он. — Что тебе? Орешь как на базаре. — Он сквозь землю готов был провалиться.
Бесшумно, словно ночные воры, мы свернули бивак и спустились на ледник.
Итак, мы сошли с маршрута, и я был тому виной. Нельзя сказать, чтобы меня это особенно угнетало. Ни сразу, ни потом я не проявлял энтузиазма. Ну, думал, схожу с ребятами, две недели в горах, развеюсь... Так приятно все начиналось — незнакомый город, гортанные выкрики на привокзальной площади, чистильщики сапог, жаровни с шашлыками, фрукты, дешевое молодое вино. Словом, хорошо все начиналось, но закончилось вот кое-как. Да и в спор с Посохиным я ввязался напрасно. Дело того не стоило.
Мы устроили короткий привал рядом с кладбищем альпинистов. Ограда из камней, могилы в густой траве, тишина, нарушаемая только пением птиц да внезапным грохотом камнепадов. Со странным волнением разглядывал я мемориальные доски на огромном, тронутом мхами монолите.
Рябинин Валерий Николаевич. 1938—1965
Погиб при восхождении на Джанги-Тау
Валерий Станкевич. 1930—1965
Погиб при траверсе Мижирги
Трое литовцев, москвичи — преподаватель, и аспирант из университета, двадцатичетырехлетний Илья Ольвовский — все они погибли при восхождении на Дых-тау или спуске с нее, а она, эта гора-убийца, висела над старой альпинистской тропой, время от времени напоминая о себе шумом камнепадов и снежной пылью лавин. Неукрощенная, она, должно быть, надолго оставалась с людьми, и они уже никуда не могли от нее деться, не могли от нее спрятаться в своих цехах, кабинетах, аудиториях. В городской суете люди иногда и забывали про гору, но однажды перед пробуждением или в какой-то молчаливый час она вставала перед ними, и они снова видели угрюмую, взлетающую к небу каменную стену — противника, врага, даже не бросавшего вызов, а просто утверждавшего его всем своим существованием. И тогда они приезжали сюда снова, с новыми надеждами...
Мое внимание привлек небольшой барельеф: два альпиниста в связке. Первый — сухое, с резкими чертами лицо — был изображен в профиль; второй, в левом нижнем углу, смотрел прямо на вас. Он оглянулся, как если бы его позвали. Что-то нежное и хрупкое, почти девичье было в повороте аккуратной головы в подшлемнике, в высокой шее и узких плечах. Но сильнее всего меня поразило выражение обреченности и какой-то вины на полудетском лице. Он тихо смотрел на вас, молил о прощении, прощался... Чужая смерть, далекая, словно рассказанная кем-то, какая-то тень или последний вздох — облачко пара на морозном воздухе.