И пошли горькие воспоминания, назывались деревни, хутора, леса, дороги, по которым им обоим довелось бродить... Выяснилось, что они знали одних и тех же людей, принимали участие в одних и тех же событиях... Особенно поразил Богушевича рассказ Яна про его одноклассника-гимназиста Зигмунда Минейку. Того самого Минейку, с которым Франтишек дружил, учился, вместе ходил к Ванде Шней-Потоцкой и которого потом, как слышал Масальский, отправили в Нерчинские рудники на каторгу... Про дальнейшую судьбу Минейки Масальский такое рассказал, что Богушевич и не поверил: Зигмунд бежал с каторги и теперь находится где-то в Европе. А сбежал он очень ловко. Гнали каторжников строем в кандалах. На этапе умер поляк Струмила, приговоренный к вольному поселению в Томске. Он был очень похож на Минейку, чем тот и воспользовался. Умершего Струмилу похоронили у дороги как Минейку, а тот поселился как ссыльный в Томске, выдавая себя за Струмилу. Проживши там некоторое время, он бежал с фальшивыми документами сперва в Петербург, а затем за границу.
- Ну, дай бог ему удачи! - поднял рюмку Богушевич. - Я выпью за своего смелого товарища, - и опрокинул рюмку.
Они разговаривали вполголоса, довольные, что Горенко и Масальский-младший им не мешают. Те ели, пили, пели песни - бас и тенор звучали, хоть и не очень складно, зато громко.
- Как вы думаете теперь жить? У кого? - спросил Богушевич.
- Буду где-нибудь приживальщиком или устроюсь по своим силам на работу... Вон Горенко оставляет у себя для компании как культурного человека, - усмехнулся старик.
- А племянник?
- Он посоветовал мне ехать в Калугу к его тетке немке. У нее там цирюльня. А что, может, я и освою новую специальность, стану цирюльником?
Помолчали, грустно глядя друг другу в глаза.
- Пан Янек, если вам будет плохо и не сможете нигде устроиться, поживете первое время у меня.
- Спасибо, дорогой, спасибо. - Ян взял Богушевича за руку. - Погляжу, куда божий перст укажет. Спасибо, доброту твою не забуду.
А Горенко и Масальский-младший пустились в пляс. Тучный Горенко топал тяжело, попробовал пойти вприсядку и чуть не растянулся. Масальский, словно жалея новый костюм и туфли, не сгибался, не кружился, а лишь слегка притопывал и хлопал - не в ладоши даже, а кончиками пальцев.
"Ничтожество, - подумал Богушевич, - кривляется, будто пьян в стельку, лишь бы избежать разговора с дядей".
- Пляску прервала жена Горенко. Бледная, с книгой в руке, вошла в залу.
- Вурдалак, вахлак, азиат, дом дрожит от твоих прыжков. Голова разболелась, - накинулась она на мужа и зло кольнула всех по очереди холодными круглыми глазками.