— Ну что же ты, Мыкола? — смеясь, переметнулся на сторону Папелома Пржевальский. — Отвечай на вежливо и издалека поставленный вопрос!
— Она сама захотела поехать с нами, но я не сказал вам об этом, дядько. Вы же ее знаете — напросилась, а я не смог отказать.
— Не крути, Мыколай! — прикрикнул на него грозный хозяин и даже замахнулся простенькой, без выкрутасов, плеткой. — Где она сховалась?
— На майдане, у старых акаций. Я не сказал вам об этом, дядько Павло, боялся, что вы перемените маршрут. Как увидит нас сверху, сама прискачет.
— Луна должна светить нам в спину, а там самое удобное для верховых место, — оценил женскую тактическую хитрость тайный доктор Пржевальский.
— От бисова дочка! — опять же искренне возмутился собственной и наследной кровью Папелом. — Швыдче! Пойихалы, панове!
— Пойихалы, пан Папелом!
Лес из акаций, если смотреть на него издали и в движении, из темноты южной ночи всматриваться в сгущение листвы, то в уме всплывают не предполагающие скорых ответов вопросы. Однако если нарушить до поры до времени внутренне нерушимую границу и проникнуть в него, то загадочность, убывая, сменяется познанием, а затем предположением, которое, в свою очередь, по мере продвижения, тоже убывает, но уже не выдвигая безответные вопросы. На каждый шум, скрип и шелест тут же придумывается лесной дух и его имя, только и всего.
В степи такого не бывает. Степных духов почти не существует. Что-то обязательно нужно, какая-нибудь неровность, нервность пейзажа, ручей или курган, и только тогда возможно появление духа, но только этого ручья или этого кургана. Безымянность степных духов — почти что закон.
Майдан — возвышение, возможно древний, тарабарский курган, большой, но оплывший от времени и дождей, и если у этого кургана, почти что плоского сейчас, есть свой дух, то имя его неизвестно точно.
— Подывысь, пысмэнник, вон трое скачут, — указала рукой в темноту возможно только для этого места ветреная девушка Дульцинея, не задумываясь о различиях духов степей и лесов.
— Какая красивая сегодня Луна! — добавила она без всякой связи, но уже на более понятном собеседнику языке.
— Она им светит в спину, — разглядев верховые фигуры, согласился с ней собеседник, прямо тут, на майдане, сочиняя продолжение сказки, — а нам она светит в лицо.
— Влезай, пысмэнник, на коня! Пора. А не то злой териконик утащит тебя в свою глубокую нору.
— Послушай, Дульцинея, — подчиняясь приказу, Сказочник к своему удивлению довольно ловко взобрался на пропахшее человеческим потом седло, и конским — подседельник, — не называй меня писателем. Лучше — сказочником, так вернее.