То: постоянство перемен, а значит ветрами продуваемая вечность. Но и на этой дороге случается счастье: ведь другая дорога, из огня да в полымя, гораздо прямее, но намного короче.
А может, на этой дороге и, возможно, в этих самых лабиринтах прячутся от ветра и прохожих те, кого называют чужим и непонятным словом — "друиды"? Или не таким чужим, но тоже непонятным — "шаманы"? В лабиринтах, что сужают пространство к центру, а человека подводят к не им обозначенной, но желаемой или еще только подозреваемой точке? И те, которых зовут друиды, в ветреный день, в день ожидания смены времени года, высчитывают на своих золоченых колпаках движение переменчивого Солнца, при этом играя в подозрение бога, а те, которых называют шаманы, стучат, не быстро, но ритмично, в туго натянутые бубны с простым, не все, но многое объясняющем рисунком на оленьей коже, сумасшествием своим пытаясь оживить легенды?
Все может быть на этой дороге, а может и не быть. Но ясно одно: кто-то же должен там быть, в этой пустоте, кого-то ждать, а если и не ждать, то просто повстречаться. И те, кто там, любят это, привычно суровое для них, а для путников ожидаемо ужасное место. Они почти не замечают ветер, что в погоне за ними, разгоняясь вдоль по дороге из Бирмингема в Дублин, врывается в их каменными спиралями закрученные лабиринты.
А тот немногочисленный сейчас народ, что там живет или выживает, он склонен пригибаться, но не гнуться. Они не очень высоки, даже малы, но показательно суровы, им мало чего нужно, и если бы не серые глаза, то издали их можно было бы принять за рисоедов. И там, в одном из лабиринтов, живет одна из них, девушка по имени Эх Ты.
Как все они, она невысока, стройна, ее движения… и взгляд твой уже не мигает, ее походка… и твое дыхание в ритм ее шагам… а голос можно принять за игрушку, но серые глаза все же показательно суровы. Особенность этого взгляда не сразу заметна, но внимательное фото, что останавливает движение, выдаст его. И непонятно, от этой смеси разума и детства, что лучше — потерять ли голову, или сложить ее?
"Я очень скучаю по тебе" — возможно, когда-нибудь, а может быть, вскоре напишет она и пожалеет об этой неосторожной фразе. Или не напишет, потому что знает — ей никогда не выбраться из родных, привычных ее разуму и телу лабиринтов, что разбросаны по краям пустынной дороги, зачем-то проложенной из Бирмингема в Дублин, вдоль по которой слоняется ветер.
А умеет ли она стучать, в те самые, туго натянутые бубны? Ритмично, как надо, как хочется думать, как в тайне желая: медленно в начале, быстрее в середине, чувственней в конце? Та, что упорно портит прелесть походки каблуками? Та, что при свете дня кажется ребенком, и если захочет, то поет себе песни? Та, что спящей выглядит тепло, но строго и сурово? Та, чей сероглазый взгляд, пойманный на фото, кричит о тысячах внутренних чертей? Они живут в ее взгляде, в нем серые ветры, в них серые тучи, полные тех самых, пыльных и диких молний-чертей.