Все может быть, а если повториться, то может и не быть. Скорее всего, так и произошло — ведь и для безрассудства нужно время, незаметная, но подготовка. И вспомнила ли она навигатора, имя которому Суппо, проходя мимо его палаты или закрытых в реанимационное отделение дверей? Сказала ли ему, чуть слышно: "Прощай, любимый!" Не переставая думать, предполагать, подозревать, что Ангел уже дует в трубы возможно библейского Иерихона, а может быть злого города Козельска, предвещая одним погибель, а другим удачу, и что нужно бежать, так как некуда деваться.
А может, это были и не трубы вовсе? Может, это местные шаманы, немногочисленные, но зловредные, разбубнились в свои бубны? Разбуянились. А может быть, шаманки? Та самая девушка, одна из них, во взгляде которой притаились пыльные черти, и бывает, подчиняясь им, она иногда поет себе песни? Что ей стоит при желании стукнуть в бубен пару раз? Ритмично, как надо, как хочется думать, как в тайне желая.
Но, тогда, причем здесь Хейлика Бактер? Как не крути, как бы ловко не получалось у нее двигаться вниз по руслу вслед за быстрой водой, ей никогда за ней не угнаться и не пересечь той дороги, проложенной вдоль направления ветра. Она о ней не знает и даже не подозревает, что именно на этой дороге живет девушка по имени Эх Ты, и ей, а не Хейлике, предназначено случайной встречей вернуть Сказочника к жизни. Так что нечего слишком уж внимательно рассматривать блики на подвижной воде и баламутить песок красивыми ногами, нечего подставлять ветру наполненность плеч, а взгляду чуть скрытую одеждой упругость желез.
Однако, как не верти, движение по белому снегу вдоль бегущей воды не может пройти без последствий, взять и так просто рассосаться. Даже у тех, у которых ноги, плечи, груди…. и это доказано многими и множество раз, так что:
— Чтобы полюбить кого-то, тебе сначала нужно пожалеть! — крикнет в шум воды прекрасная охотница, несогласная с такой оценкой. Бросит обвинение прямо в лицо ручьевому Посейдону. А может и согласная, но только с оценкой, а не со своим согласием — ведь в ней еще не все рассосалось, она еще здесь, среди белого снега у быстрого ручья, она еще не сбежала в большой и неуютный, но, безусловно, хлебный город, и необязательно Ташкент. Иначе, зачем же тогда о ней писать, даже вспоминать? О беженцах пусть пишут диссиденты, не всегда, допустим, сытоватые, иногда, согласимся, горловатые, и порой, признаемся, нагловатые.
— Жалость — не самое плохое чувство, — не станет спорить с ней прозрачный Посейдон.
— Привет, Сказочник, — скажет при встрече Хейлика Бактер, случайно или намерено столкнувшись с ним, или он с ней, в том большом и хлебном, в котором и он сам частенько бывает. Или в родном и маленьком, но при этом не сказать чтоб уж очень уютном, когда, к примеру, она приедет туда ненадолго, скажем — погулять вдоль ручья, сначала медленно подняться, а потом пробежаться по течению вниз. При этом глаза ее весело блеснут. Однако и ей, и Сказочнику конечно же известно, что со временем и, опытом, блеск этот частенько становится наигран.