И вот теперь — такое… Подумать тяжко. Перечеркнуто раз и навсегда прошлое, перечеркнуто безжалостно, грубо. Игорь не чувствовал, как кровь отхлынула с лица и щеки покрылись бледностью. Он только думал о том, что за такое предательство, будь такая возможность, холеного Всеволода Александровича надо судить страшным судом. Но Зоненберг-Тобольский далеко. Его не то что рукой — пулей не достанешь. А Миклашевский здесь, в Москве, и биография его стала перечеркнутой. Игорь это ясно сознавал и, опережая полковника, чтобы тот не произнес обычные в таких ситуациях слова, твердо заявил:
— Мне все ясно, товарищ полковник. Дайте лист бумаги.
— Зачем?
— Рапорт написать…
— Погоди.
— Мне тут делать нечего, — перебил Ильинкова Миклашевский. — Пятно на моей биографии надо смывать. Кровью смывать! Отправьте меня, если возможно, в самое пекло!.. Я делом докажу…
— Знаем… И запомни: хладнокровие тоже является оружием разведчика. Ситуация складывается не так уж плохо для тебя.
— Для меня?
— Именно для тебя как разведчика, разумеется. Надо уметь пользоваться всем, понимаешь… Всем, даже предательством. Такая у нас работенка.
Полковник еще много говорил о трудной работе разведчика, прохаживаясь по кабинету. Игорь усвоил лишь одно: его не собираются отчислять, его не собираются отправлять назад, ему продолжают оказывать доверие.
— Если я пойду туда и встречусь с ним, — выдохнул Игорь, — я его вот этими руками…
— А вот этого делать и не следует, — улыбнулся Ильинков. — Предатель получит по заслугам после нашей победы. Мы будем судить его народным судом. Можете быть свободным.
…В распахнутую форточку вливался густой, остуженный на морозе воздух. Игорь не ощущал ни свежести, ни прохлады. Он комкал подушку и сосредоточенно смотрел в одну точку на стене.
1
В машину Григория Кульги попал снаряд. Броневая махина натужно ахнула и тут же осела, проваливаясь гусеницей в занесенную снегом старую траншею, слегка завалилась на левую сторону.
— Сорвало правую гусеницу! — выкрикнул Тимофеев.
— Глуши мотор! — приказал Кульга.
В следующую секунду другой снаряд хлестко чиркнул по краю башни, как будто ударил многотонным молотом, отчего внутри танка пошел сплошной звон. Григорий от злости скрипнул зубами: до переднего края главного рубежа обороны фашистов, укрепившихся на склоне высоты 151.2, до низколобого приземистого немецкого дота с торчащей оглоблей длинноствольной пушкой оставалось совсем немного. Метров сто, а то и вовсе меньше. Чтобы подавить этот долговременный огневой узел, Кульга и вырвался вперед. Жахнуть хотел в упор, наверняка. Получилось наоборот. Третий удар, еще большей силы, потряс застывший танк.