В районе Ньюингтон-Баттс, рядом с Уолвортской дорогой, зажатые с обеих сторон парой фабричных труб и придавленные к земле газометром, установленным здесь какими-то оптимистами из газовой компании, стоят в ряд убогие, качающиеся от ветра домишки, именуемые в совокупности Брайт-Тэррас. Они словно готовы в любой момент перевернуться. В чердачной комнате одного из этих домишек, у окна, где нижнюю половину стекла заменяют тряпки и обрывки оберточной бумаги, сидит и смотрит на унылую улицу Сара. Час прошел с тех пор, как закончилась сегодня ее работа на Стрэнде — сейчас четыре пополудни, — а она все еще не избавилась от костюма, в котором вышла нынче на улицу, и даже шляпку не сняла. Почти неподвижно, скорчившись, сидела она на стуле, переводя взгляд с пустынной улицы на свои бледные ладони, устало лежавшие на коленях, и, наконец, на печь, стоящую в каком-то ярде от стула. Ничего особенного в ней не было за исключением чайника с изображением какой-то особы королевский кровей. Однако случайный свидетель, возможно, обратил бы внимание, что окружающее занимает Сару гораздо меньше, чем это вполне обыкновенное сооружение, к которому она поворачивалась вновь и вновь.
Комната, где она сейчас находилась, пожалуй, попросторнее, нежели ее каморка в Истон-Холле, но обстановка вряд ли отличалась в лучшую сторону: придвинутая к стене массивная железная кровать, небольшой гардероб и столик с графином и тазиком. На решетке лежала аккуратно сложенная горсть углей, совсем небольшая, но огонь еще не горел. На это грустное зрелище посматривали с грустью две вполне типичные парижские полуобнаженные танцовщицы и купленный в канцелярском магазине за три пенни натюрморт — ваза с пионами. Так прошло десять или пятнадцать минут, когда послышался звук, поначалу слабый и неверный, а затем все усиливающийся, — звук шагов человека, поднимающегося по лестнице, и стук в дверь. На пороге появилась пожилая женщина с суровым взглядом, до подбородка замотанная шарфом.
— А, это вы миссис Мэйхью?
— Вижу, свет у вас не горит, — сказала последняя, — вот и зашла посмотреть, дома вы или еще не вернулись.
— Вернулась, как видите. Тяжело девушке целый день болтаться на улице.
— Фу-ты ну-ты. Работа есть работа.
— Свои полсоверена вы получите утром, слово даю.
— Те, кто хочет обедать, знают, как еда достается, — заметила миссис Мэйхью так, будто изрекла истину, которую следует усвоить всем обитателям Брайт-Тэррас. С этими словами она вышла, сильно хлопнув за собой дверью. Сквозь наполовину застекленное, наполовину заделанное окно в комнату проник очередной порыв ветра, на стене зашелестели гравюры с танцовщицами, на улице раздались и тут же умолкли детские голоса. А Сара все еще сидела на стуле со сложенными на коленях руками и не отрываясь смотрела на чайник. Губы ее шевелились. Быть может, она говорила сама с собой, но так или иначе — беззвучно, и речь ее никак не могла спорить с шумом ветра. В оставшуюся приоткрытой дверь проскользнул рыжий кот, которого миссис Мэйхью иногда прикармливала рыбными костями, и, усевшись у очага, начал вылизываться. Сара равнодушно посмотрела на него и, даже не пытаясь вновь погрузиться в прерванные мысли, встала со стула, закинула руки за голову и тут же опустила их. Вынула из кармана платья пару флоринов, положила их на решетку и взялась за посуду — перенесла на столик фарфоровую тарелку и нож с костяной ручкой, извлекла из буфета полбатона хлеба и немного масла. Но мысли ее были заняты тем же самым, что не давало ей покоя весь последний час.