Пару дней спустя Рора сидел на залитой солнцем открытой площадке кафе неподалеку от Кафедрального собора, попивал кофе, не торопясь читал утреннюю газету, заигрывал со скупо одетыми молодыми женщинами, фотографируя их, наслаждался тем, что он снова дома, и ждал меня, как вдруг появился какой-то качок с вытатуированным венком из колючей проволоки, обвивающим правый бицепс, и серьгами-гвоздиками в ушах (так его описали немногочисленные свидетели, пока у них, как того и следовало ожидать, не отшибло память) — так вот, какой-то качок протиснул свой крепкий зад между хлипкими пластиковыми столиками и стульями, подошел вплотную к Pope и всадил в него, одну за другой, семь пуль; Рора почему-то попытался встать. Потом он упал, а убийца взял его камеру и невозмутимо ушел, пока посетители кафе в ужасе разбегались. Когда я пришел, опоздав, рядом никого не было, Рора, один, лежал в огромной луже темной крови посреди перевернутых столиков и стульев, потерянных в панике сумочек, босоножек и дымящихся сигарет. Подал голос чей-то мобильник — словно в насмешку, зазвучала мелодия песни «Остаться в живых».
Когда я подошел к Pope, он был уже мертв. Персонал кафе выстроился вдоль стены, все до одного с сигаретами в зубах; прохожие оборачивались, пялили глаза. Почему я не был с ним в последние секунды? Я должен был держать его за руку, должен был выслушать его последние слова, должен был сам сказать что-нибудь, пусть даже что-то нелепое и бессмысленное… Но мог только склониться над ним и смотреть: на месте лица — кровавое месиво, глаз не видно, носа нет, в кудрявых волосах ошметки мозгов, все вокруг залито его кровью. Камеры не было; Роры больше не было; а я был.
Потом приехала полиция. Меня еще ни о чем не успели спросить, как я поспешил сообщить молодому помощнику следователя в спортивном свитере фирмы «Карра», с узкой бородкой по краям чисто выбритого лица, что Рорина сестра, Азра Халилбашич, работает в городской больнице и что надо ей немедленно позвонить.
— А вы кто? — спросил он меня. — Друг.
— Где вы живете?
— В гостинице «Сараево».
— Как вас зовут?
— Владимир Брик.
— Владимир — как?
— Брик.
— Странная фамилия…
— Это долго объяснять.
Когда он стал спрашивать, не видел ли я чего-нибудь, я сказал, что ничего не видел.
Оказалось, что и официанты ничего не видели; и молодые женщины, вернувшиеся за своими контрафактными сумочками, ничего не видели; и мускулистые молодые люди, вернувшиеся за своими сигаретами и мобильниками, ничего не видели; а те немногие, кто что-то видел, теперь заявляли, что ничего не видели. Это все я повторил журналистке «Dnevni Abaz» — такой юной и растерянной, что даже как-то не верилось, что она — репортер, скорее старшеклассница, пописывающая в школьную газету. Она записала мою фамилию и рядом сделала пометку: nista (ничего). Помощник следователя подошел ко мне и, как в плохом детективе, сказал, чтобы я никуда пока из города не уезжал.