— Ты что, с ума меня свести хочешь? — закричал я, включая свет. По полу были разбросаны страницы книги, которую я написал в юности. — О нет, — произнес я. — Это не…
Он не дал мне договорить.
— Неплохо, — сказал он. — Только я бы не так ее описал. Но что я могу сказать? Это твое дело.
— Послушай… — начал я.
— Не надо мне ничего объяснять, — ответил Бруно. — Это хорошая книга. Мне нравится, как она написана. За исключением тех кусков, которые ты украл, очень изобретательно. Если говорить о чисто литературных аспектах… — я не сразу понял. Он говорил со мной на идише, — о чисто литературных аспектах, что тут может не нравиться? И вообще, мне всегда было интересно, над чем ты работал. Теперь, спустя столько лет, я знаю.
— А мне было интересно, над чем работал ты, — ответил я, вспоминая давно ушедшее время, когда нам обоим было по двадцать и оба хотели стать писателями.
Бруно пожал плечами, как умел только он:
— Над тем же, над чем и ты.
— Над тем же?
— Конечно, над тем же.
— Над книгой о ней?
— О ней, — сказал Бруно. Он отвернулся и посмотрел в окно. Потом я увидел, что он держит на коленях фотографию, ту, где мы с ней стоим около дерева, на котором — она об этом никогда так и не узнала — я вырезал наши инициалы. A+Л. Они едва видны. Но. Они там.
Он сказал:
— Она умела хранить секреты.
И тогда я вспомнил. В тот день, шестьдесят лет назад, когда я в слезах вышел из ее дома, я увидел его. Он стоял под деревом с тетрадкой в руках, дожидаясь, когда я уйду, чтобы пойти к ней. За несколько месяцев до этого мы были лучшими друзьями. Мы полночи не ложились спать, с ним и еще парой других мальчишек, курили и спорили о книгах. И что? К тому времени, когда я увидел его в тот день, мы уже не были друзьями. Мы даже не разговаривали. Я прошел мимо него, как будто его там не было.
— У меня к тебе только один вопрос, — сказал Бруно теперь, шестьдесят лет спустя. — Я всегда хотел это знать.
— Что?
Он кашлянул. Потом посмотрел на меня:
— Она тебе говорила, что ты пишешь лучше, чем я?
— Нет, — солгал я. А потом сказал правду: — Этого и не требовалось говорить.
Наступило долгое молчание.
— Странно. Я всегда думал… — Он не договорил.
— Что? — спросил я.
— Я думал, мы боролись за что-то большее, чем ее любовь, — продолжил он.
Теперь уже я посмотрел в окно.
— Что может быть больше, чем ее любовь? — спросил я.
Мы сидели в тишине.
— Я соврал, — сказал Бруно. — У меня еще один вопрос.
— Какой?
— Что ты тут до сих пор стоишь как дурак?
— Ты о чем это?
— О твоей книге, — ответил он.
— А что с ней такое?
— Пойди и забери ее.