— Так я, значит, поплыл. Гуд бай, кабальерос, не поминайте лихом.
Вразвалочку зашагал он по аллее, просвеченной молодыми лучиками. Молчавший до этого времени Глеб вскочил и в три прыжка догнал Вильку, схватил за плечо.
— Ручки!.. — огрызнулся Вилька.
— Я т-тебе покажу ручки! — Глеб рванул его за плечо и почти силком потащил назад к скамейке. — Садись… Садись, тебе говорят!..
— А ты не лапай… Чо те надо?.. Давай без рук, а то ка-ак врежу-чимя свое забудешь!
Глеб все же усадил Вильку, сам сел и, отдышавшись, произнес угрюмо:
— Вот что, друг, кончай зевать и ломать комедию, мне твоя клоунада — как собаке пятая нога. Никогда не говорил, что ты мне друг. А сейчас говорю: друг. И Юрка тебе друг. Ясно, кабальеро? А раз так, черта лысого мы позволим другу дать винта в Свердловск. Хватит слоняться. Завтра утром мой папаша сделает из тебя реквизитора. Подрепетируешь — в номер введем, а пока покрутишься в униформистах, лонжу научишься держать.
Лицо Вильки судорожно передернулось, но он тут же взял себя в руки. Прищурив шальные свои чуть раскосые глаза, он перебил Глеба:
— Джентльмены, если вы не из общества защиты животных, то тогда вы попросту литературные домушники, То, что вы сейчас мне рассказали, — грубая переделка широкоизвестной притчи о блудном сыне…
Я слушал их обоих, и сердце мое колотилось тяжко, гулко, словно в груди били молотком по кувалде. Умница Глеб. Как же я, растяпа, раньше не сообразил? Можно было сказать цапе. Он устроил бы Вильку на ГЭС, на «Запорожсталь». А что если Вилька откажется!..
— Брось трепаться! — послышался голос Глеба. — Самолюбие тут ни при чем. Ты же парень — гвоздь! Не дурак. Школу экстерном кончишь. Не захочешь в цирке — дуй в студенты. Тогда и для тебя — везде дорога. Соглашайся, если ты нам друг…
— Соглашайся, Вилька! — заорал я не своим голосом и в порыве восторга припал к его плечу.
Вилька то краснел, то бледнел, быстро-быстро моргал глазами. Неловко смахнув со лба капельки, он, наконец, выдавил из себя:
— А… возьмут?.. Беспризорник я… карманник… Глеб радостно рассмеялся.
— Возьмут. У нас в цирке много из беспризорных. А нынче они — парни что надо, настоящие артисты. Цены нет.
Вилька посмотрел на Глеба, потом глянул на меня, вздохнул — глубоко, прерывисто.
— Вот как… так, значит… — пробормотал он и вдруг заплакал горючими слезами по-детски навзрыд.
— Виль… друг… вот и хорошо, — глаза Глеба затуманились.
А я, почувствовав, что и сам плачу, вновь припал к Вилькиному плечу:
— Вилька!.. Ну и лошак ты, Вилька… Лошак, лошак!..
А он не обижался. Только шмыгал носом и ничуть не стеснялся своих слез.