Господи, до чего же сегодня счастливый день! Мне не подвилось семнадцать лет! Я окончил школу! Вилька!..
Спать совсем не хочется. Хочется думать, мечтать. До чего хороша жизнь! И вот я сижу возле радиоприемника я думаю, думаю. Обо всем. О школе, о театральном, Глебе с Вилькой и о Броне… А как мне повезло с папой и мамой!
Я вернулся в четвертом часу утра. Осторожно, чтобы не разбудить родителей (когда я возвращался поздно, они делали вид, что спят, а я — будто верю этому), прошмыгнул через палисадник и влез в свою комнату прямо в окно.
Влез и ахнул. На письменном столе, вместо задрипанного «СИ-235», смахивающего на большую квадратную консервную банку, стояло, сияя полировкой и золотистой стрелкой шкалы, чудо радиотехники— «6-Н-1»!
Милые папа и мама…
Я подбежал к приемнику, включил его… чуть слышно — застонали скрипки — неведомый Бухарест наизнанку выворачивал перед миром ночную жизнь своих кабаре.
В окне показалась улыбающаяся морда Жука, здоровенного приблудного пса, черного, как уголь, и голубоглазого. Я поманил его. Он впрыгнул в комнату и свернулся калачиком у моих ног.
Бухарест стонал, рыдал… А я думал, вспоминал, мечтал.
Счастливый день!.,
Я покрутил стрелку шкалы… Пусто в эфире. Тишина.
Новый день давно уже ломился в окно, весело подмигивал лучистым глазом. Я скинул пиджак, разделся, плюхнулся на кровать. Перед глазами поплыли разноцветные шарики, похожие на мыльные пузыри. «Хорошо! Как хорошо…»
Тишина… Тьма. Ничто.
Прошло не больше секунды, — честное слово! — только закрыл глаза, а меня уже теребят за плечо.
— Юрик!.. Юрик! Вставай… Да вставай же, тебе говорят!!.
Долго я ничего не мог сообразить. Наконец, сел, протер глаза, и тут меня словно крапивой по мозгам:
— Война!
Я спрыгнул с кровати, все еще не понимая, во сне ли все это происходит или наяву. Отец, взволнованно потирая руки, быстро ходил из угла в угол, дымил папироской и как-то странно говорил:
— Вот… дождались… Быстрей одевайся, Юрик, Гитлер-то каков, а?.. Дружок! Хорош дружок… Да одевайся же скорее, Юрик. Война с Германией! Немцы напали… Живее, Юрик.
Он так торопил меня, будто от того, насколько быстро я оденусь, зависела судьба войны.
Мама, напротив, держалась стойко. Она не металась, не причитала — стояла возле кровати и все вытирала, вытирала полотенцем давно вытертую тарелку.
Мама у меня молодец. Выдержка у нее удивительная. А папа слишком впечатлителен. Но он совсем не трус, прошел две войны, трижды ранен, раз даже в покойницкую его отнесли — навидался всего. Просто он бурно на все реагирует. И я, по-видимому, пошел в него, потому что, осознав, наконец, что случилось, заорал во все горло: «Урра-а!»-и тут же ощутил противное дрожание в правом колене, а когда как следует всмотрелся в мамино лицо, то и совсем растерялся.