— И ты намерена это сделать? — ужаснулся я.
— Именно об этом мы с ним разговаривали, когда ты пришел. Я посоветовала ему уехать из Рима, потому что это может сделать кто-нибудь еще из наших товарищей.
Похоже, Монтсе как следует освоила тактику партизан. С каждым днем сопротивление становилось все более отчаянным.
— И что сказал Юнио?
— Он просил меня не беспокоиться за его безопасность: дескать, он знает, как себя защитить; кроме того, он пообещал спасти тебе жизнь, если я поклянусь ему, что не буду ничего замышлять против него.
— И ты, конечно, согласилась.
— Разумеется.
— Значит, ты сохранила ему жизнь в обмен на мою.
— Что-то вроде того.
— Я пойду собирать чемодан.
— Вещи, которые пропали… я их пожертвовала, — добавила она.
— Ты пожертвовала мою одежду?
— Только ту, что не была тебе нужна.
— Можно узнать кому?
— Беженцам, евреям, которым приходится прятаться в доме друзей, солдатам, дезертировавшим из итальянской армии и отказывающимся подчиняться приказам немецких военных властей. Всем нуждающимся.
— Монтсе, я тебя не узнаю.
— Быть может, ты считал, что я буду сидеть сложа руки, пока ты рискуешь жизнью в Берлине? Я вовсе не была уверена в том, что увижу тебя снова. Мне нужно было обрести смысл в жизни.
— Твоя жизнь и так уже имела смысл.
— Жизнь не может иметь смысл, если миришься с самой жестокой из всех диктатур, какие человечество когда-либо знало, — торжественно заявила она.
Что я мог возразить? Никто не может бороться с фанатизмом, а Монтсе перестала быть идеалисткой и превратилась в фанатика. Теперь она была гораздо более холодной и расчетливой, чем я привык считать. Быть может, в этом и состоит разница между идеализмом и фанатизмом. Идеалист — человек страстный и пылкий; фанатик же холоден и беспощаден, он пытается любой ценой навязать окружающим свои идеи, пусть даже ценой собственной жизни. Мне оставалось только проверить, готова ли Монтсе зайти так далеко.
Я сел в машину Юнио, пытаясь держаться с достоинством, словно разговора, только что состоявшегося у нас с Монтсе, не было и в помине. Я не хотел его сочувствия и, разумеется, не намеревался благодарить его за спасение. Однако спустя мгновение, оказавшись с ним наедине впервые за долгое время, я передумал. Мне слишком о многом хотелось с ним поговорить и слишком много сомнений разрешить с его помощью.
— Все в порядке? — поинтересовался он.
— Более или менее. Можно задать тебе вопрос?
— Конечно.
— Ты бы предложил мне свою помощь, если бы не Монтсе?
Юнио внимательно посмотрел на меня, после чего ответил с непроницаемой улыбкой на лице: