Он был словно столб дыма. Столб белесого дыма. И стоило Кулаку спрыгнуть с телеги, как столб развеялся и почти исчез, пополз мутным сгустком вдоль по улице на восток, точно туда же, куда вели следы коня-зверя.
— Внучка мельника! — обернулся с ужасом и одновременно с нескрываемым облегчением Кулак, и почти сразу из-за лишившегося плетня дома, и из-за соседнего дома, и откуда-то с другого конца села начал раздаваться женский вой.
Лук сполз с телеги. На противоположной стороне улицы стояла лошадь, а на траве у ее ног сидел светловолосый голубоглазый воин. Лук смотрел на него одно мгновение и за это мгновение успел различить и плащ хиланского стражника, и меч стражи на поясе, и походную суму на крупе коня, и зажатый в руке подшлемник и понял, что этого воина он видел. И не только когда тот преследовал на тракте Ваппиджу. Был этот воин и на водяной ярмарке. В первый же день выступления труппы Куранта стоял в толпе с молодой красивой женщиной, держал на плечах ребенка, мальчика лет трех. Потом передал паренька женщине, наверное жене, и вышел сразиться с Луком. Хорошо сражался, не сразу, но проиграл, да и Лук не хотел огорчать ребенка неудачей отца, даже чуть не поддался пару раз, делал вид, что ронял меч, но все-таки выиграл. И то сказать, честность прежде всего. Не этому ли учил его Курант? А воин этот даже не огорчился. С уважением похлопал Лука по плечу, положил в плошку полновесный хиланский медяк и пошел к жене, тем более что сынок его уже махал руками, и жена его звала. Как же она его звала? Как звала? Ну точно, Тарп.
Тарп смотрел на собственные пыльные сапоги.
«Зеленые глаза», — вспомнил Лук… прижал ладонь ко лбу и повел ее вниз, от бровей, давя на глазные яблоки, на скулы, сплющивая нос, словно мог вот теперь, в секунду, поменять и цвет глаз, и черты лица, и вообще все. Впрочем, что он, шрама на лбу нет, волос черный, от самодовольной физиономии юного циркача только зеленые глаза и остались. А какие бы он хотел, чтобы они теперь были? Голубые, черные, коричневые? Как у Неги. Словно ядра лесного ореха, если уронить их в масло. Темные, блестящие, глубокие. Лук закрыл глаза и представил, что это она стоит, замотанная в паутину, а его рвут на части, выгрызают ему со спины сердце, и он чувствует боль, но смотрит на нее и ждет, когда и она почувствует его боль или хотя бы поймет, что ему больно. Он прикрыл веки и представил, что там, под кожей, у него два ореха в масле. Два ореха. Без скорлупы. Вышелушенные кем-то.
Глаза засаднило. Лук вспомнил вдруг рассказ Куранта, представил мертвеца с вырванными у того глазами, вздрогнул и повернулся к Кулаку, который сидел на дороге и зачем-то пересыпал из ладони в ладонь пыль.