Из соображений приличия и здравого смысла Мэтью сперва держал подробности при себе, но в конце концов его оборона дрогнула и была сметена. К третьей неделе сентября «Неизвестная история приключений нашего Мэтью Корбетта! Битва с отъявленными негодяями! Чудесное избавление от ужасной гибели! Часть первая» была запущена в печать, и факелы предприимчивости — а также воображения — Григсби разгорелись в полную силу.
И Мэтью Корбетт, обыкновенный молодой человек двадцати трех лет, волею судьбы и обстоятельств поднявшийся от уличного оборванца до партнера и «решателя проблем» в нью-йоркском филиале лондонского агентства «Герральд», на следующий день оказался окружен толпой людей, совавших ему в руки перья, чернильницы и «Уховертку», чтобы он расписался на первой главе своих приключений, в которых он сам с трудом узнавал пережитое. Чего Мармадьюк не знал точно, то он уверенно выдумывал.
К третьей и последней главе, опубликованной на прошлой неделе, Мэтью из простого жителя Нью-Йорка — а в 1702 г. население там было около 5000 — превратился в рыцаря правосудия, не только предотвратившего крушение экономической основы колонии, но и избавившего всех городских девственниц от похотливых миньонов Чепела. Бегство вместе с Берри через старый виноградник от погони — десять охотничьих ястребов и пятьдесят озверевших убийц? Бой с тройкой кровожадных прусских фехтовальщиков? Ну, зерно правды в этом, пожалуй, и было, но произрос из этого зерна пышный плод чистой фантазии.
Тем не менее статьи эти оказались для Григсби и «Уховертки» большой удачей и обсуждались не только в тавернах, но и возле колодцев и лошадиных колод. Говорили, что однажды на Бродвее видели губернатора лорда Корнбери, который прогуливался в белокуром парике, белых перчатках и женском наряде в честь своей кузины, королевы Анны, и резко подведенными глазами читал последний выпуск листка.
На углу Квин-стрит и Уолл-стрит вокруг Мэтью закружился колючий пыльный вихрь, принесший запахи рыбы, смолы, дерева с верфи, скотных дворов, навоза, содержимого ночных ваз, выплеснутых из окон домов на мостовую, и кисло-сладкий винный аромат Восточной Реки в ночи. Если Мэтью был сейчас и не в сердце Нью-Йорка, то в носу — это точно.
Ветер врывался в фонари, висящие на угловых столбах, и гасил пламя. По закону каждый седьмой дом должен был вывешивать лампу, но сегодня ни один человек — ни расхаживающие констебли, ни даже их начальник Лиллехорн при всей своей дутой славе не могли бы повелеть ветру пощадить хоть один фитиль.
Это все усугубляющееся смятение, начавшееся около пяти и не подающее пока никаких признаков ослабевания, навело Мэтью на мысленную философскую дискуссию со вспыльчивым собеседником. Надо было поспешить — даже не глядя на серебряные часы в жилетном кармане, он знал, что на несколько минут опаздывает.