— Ладно! Я уж сама как-нибудь...
Однако в голосе ее уже слышались слезы, видно, он почувствовал это и смолк, снова вглядевшись в сумерки. Что-то там вроде серело в отдалении, но она не могла различить что, — одубевшими пальцами она вытирала глаза.
— Постой! — сказал он. — Гляди, стожок вроде? Действительно! А ну бегом!
Она тоже различила в сером ветряном сумраке сизые копны стожков на болоте возле кустарника. Передний стожок был совсем близко, в какой-то полусотне шагов — покосившийся, с заснеженным боком и черной палкой вверху, он явился для нее очень вовремя; ничего лучшего теперь, наверно, нельзя было и придумать. Антон, опередив ее, первым подбежал к стожку и, ощупав его бока, начал энергично выдергивать сено, чтобы забраться внутрь. Подбежав туда же, Зоська сунула в жесткое шуршащее сено свои онемевшие руки. Но пересыпанное снегом, настылое сено только студило, к тому же оно было туго спрессовано в этом стожке, и Антон, как ни старался, за десять минут сделал лишь небольшое углубление в его боку.
— Черт! Слежалось — не выдерешь. А ну дергай, тут вроде податливей, — указал он ей место в стожку, а сам побежал к следующему.
Зоська, кажется, совсем замерзала, хотя на этой стороне стожка было затишье от ветра, но мокрые ноги и бедра стыли жестоко. Руки, однако, стали согреваться в сене, из травяных недр которого вместе с душистыми ароматами трав как бы исходило накопленное за лето тепло. Она уже готова была втиснуться телок в небольшое образовавшееся под ее руками углубление, как издали снова донесся голос Антона:
— Эй, сюда иди! Слышь, топай сюда!
Голос был бодрый, призывный, она сразу почуяла в нем надежду и, бросив на снег горсть сена, побежала к соседним стожкам. Возле одного из них стоял Антон и, махнув ей рукой, тотчас куда-то исчез, вроде бы зашел за стожок.
— Сюда! Лезь сюда, — услышала она, подбежав ближе и едва различив в темноте черную дыру в округлом боку стожка, откуда доносился приглушенный голос Антона:
— Зачем дергать, когда готовое ложво есть. А ну, лезь. Хотя погоди — я вылезу.
Он задом выбрался из сенной норы, и она, недолго раздумывая, нырнула в ее душистую темноту, обещавшую какое ни есть укрытие от леденящего ночного ветра. Она уже совсем коченела и не чаяла согреться.
— Вот будем сушиться. Что — еще холодно? — подобревшим голосом говорил он, забравшись следом и шурша сеном у входа. — Ничего! Надышим, знаешь, как тепло станет! Только ты раздевайся. Раздевайся, раздевайся, скидывай с себя все мокрое. Да, вот еще... На мой кожух — укройся. А я лаз заделаю. Тепло будет, посмотришь.