По утрам Пауэрскорт торчал на вокзале, разглядывая пассажиров, прибывавших из Лондона, Или и Питерборо. В кармане у него лежало изображение хмурого Хораса Алоизиуса Бакли в спортивных штанах, белом свитере и с битой в руке. Но наяву никакого Бакли не наблюдалось. Затем Пауэрскорт вместе с портретом сбежавшего адвоката поднимался из нижнего района города на Крутой холм, вполне соответствующий своему названию. Он носил мистера Бакли по всему собору с его великолепным внутренним убранством и фризами, на которых были запечатлены сцена изгнания из рая Адама и Евы, маленькие каменные люди с маленькими каменными животными, покидающие Ноев ковчег в маленькой каменной лодке, адовы муки — чудовищный зев самого Ада, под завязку набитый душами крохотных нагих грешников, Похоть в виде мужчины и женщины, срамные части которых глодали змеи.
Он бродил с ним по светлому просторному нефу, между каменными арками, уходящими куда-то в поднебесье. Он показывал портрету Хораса Алоизиуса Бакли Линкольнского бесенка, застывшего каменным изваянием на одной из колонн, — настоящего черта с рогами, когтями и в перьях, больше уже не способного вредить человечеству.
Пауэрскорт навсегда запомнил то мгновение, когда он нашел подлинного Хораса Алоизиуса Бакли. Где-то снаружи — возможно, в каком-нибудь домике по соседству с собором — репетировал хор. «И нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира[30]». Голоса поющих взмыли вверх, а за ними вслед устремились по октавам звуки струн — вот они уже догнали и поддержали их, а потом и опередили, увлекая за собой все выше и выше. Аллилуйя, аллилуйя, ал-ли-лу-йя. Это слово эхом отдавалось в мозгу Пауэрскорта на протяжении всей его первой беседы с лондонским законником, мужем прекрасной и загадочной Розалинды Бакли, бывшей любовницы покойного Кристофера Монтегю.
Бакли сидел на каменной скамье перед Хором ангелов — вестников Бога, несущих миру его пра восудие. Одет он был вовсе не в спортивную форму, а в невыразительный костюм светло-голубого цвета, темную сорочку и ничем не примечательный галстук. Носки у ботинок были порядком сбиты, как будто он прошагал в них не один десяток миль.
— Вы мистер Хорас Бакли? — спросил Пауэрскорт самым мягким тоном, на какой только был способен.
Бакли в ужасе воззрился на него вытаращенными глазами, машинально схватившись за цепочку карманных часов, точно она могла защитить его от беды.
— Д-да, — запнувшись, выговорил он, — но кто вы такой, черт возьми?
У Пауэрскорта возникло впечатление, что он мог бы назваться архангелом Гавриилом или Моисеем, только что спустившимся с горы, и ему бы поверили.