– Кого?
– Старшего лейтенанта.
– А-а! Нашел. Он в столовой сидел.
– Один?
– Не-е. С теткой Аленой.
Охранники переглянулись.
– И чо они там?
– Ничо.
– Чо, совсем, что ли, ничо?
Петька замялся:
– Ну, не совсем… Так-то, вообще-то…
– Ты, давай, не бубни, значится. Говори – чего они там делали.
– В начале или в конце?
– Вот екарный бабай! Ну, в конце.
Петька с готовностью кивнул:
– Кашу с тетки Алены стирали.
– Кашу?
Охранники, судя по всему, ожидали чего-то другого.
– Какую еще кашу?
– Овсяную. Масла много, только не посолили совсем.
Седой озадаченно повертел головой.
– Слушай, ты шкет, значится, нормальный… Но мозги нам тут пудрить не нужно.
– Я не пудрю, – сказал Петька.
– А каша-то здесь, на хрен, при чем?
– Я тетку Алену овсянкой обкидал.
Напряженное недоверие исчезло с лица седого, и он радостно закивал:
– А-а! Ну, так бы сразу и говорил! Молодца! Уважаю! А зачем обкидал-то?
– Надо было.
– Все понял. Дело нужное. Ладно, шкет, еще раз бывай… Нравишься ты мне… – Он помолчал и грустно вздохнул: – А мы из-за этой твоей тетки Алены теперь, видимо, ужин пропустим. Ефрейтор по лагерю носится, как упырь. Кровь сосет, значится. Лекаря теперь вот в бараках недосчитался. Вчера бы еще сам сказал: хрен с ним, жрать захочет – придет. А сегодня, значится, из-за старшего лейтенанта в столовой у нас дисциплина. Без японца в казарму ни ногой. Придется нам с Вовкой теперь кочевряжиться. По долинам, твою мать, и по взгорьям.
Он повернулся к молодому солдату, который уже виновато смотрел куда-то в сторону.
– Угораздило тебя с частушкой! Шаляпин!
– Ты же сам ее сочинил!
– Я сочинил – я и спою, когда надо! А когда не надо – сиди и сопи в тряпочку! Понял?
– Понял.
– Вот так, значится, родимый. А теперь – пошел!
И они двинулись по дороге, позабыв про Петьку, продолжая ругаться и размахивать руками, а он стоял и смотрел им вслед, приложив правую ладонь ко лбу, потому что солнце опустилось уже совсем низко и заглядывало ему прямо в глаза.
Постояв так, Петька развернулся и пошел по дороге в сторону Разгуляевки. Скоро он скрылся за лесным поворотом, а еще через минуту из-за деревьев поплыл его приглушенный расстоянием, но все же пронзительный голос:
– По долинам и по взгорьям
Шла дивизия впере-о-о-д,
Чтобы с боем взять Приморье
Белой армии апл-о-о-т!
На шахту Хиротаро не вернулся из-за васильков
Centaurea cyanus. Точнее, из-за их цветочных корзинок.
Дотащив тело младшего унтер-офицера Марута до неглубокого оврага, в котором хоронили погибших пленных, он сел рядом с ним на землю и долго смотрел на его мертвое лицо. Масахиро, не опускаясь до разговора, несколько раз нетерпеливо ткнул его в бок черенком лопаты, но Хиротаро даже не пошевелился. Он сидел так неподвижно, что муравей, заползший ему на ногу, успел подняться по нему до плеча, переползти на шею, пробежать по щеке, и только тогда Хиротаро переменил позу, смахнув насекомое. Он пристально вглядывался в лицо умершего, и в какой-то момент ему даже показалось, что он видит, как заостряются его черты.