Они были знакомы давно, еще с детства. Оба учились в Жулештах. Когда не хватало кроватей, спали на одной. Но отец никогда не злоупотреблял правами старого друга. По его мнению, ни к чему иметь близких друзей ни выше тебя по положению, ни ниже. Те, кто ниже тебя, могут в любой момент попросить: окажи услугу, походатайствуй. Человек есть человек — в конце концов он сдается. Сегодня одно, завтра другое, это становится нормой. Выстраивается цепочка зависимостей от высших инстанций в районе, в области, в столице. Однако, если товарища «наверху» снимут — а это, ясное дело, случается, могут и у него быть ошибки, — летишь и ты вместе с ним на самый низ. Лучше быть победнее, но чище, чтобы иметь свободу не оказывать услуг и чтобы не пришлось отвечать за ошибки других. Если уж отвечать, то за свои ошибки.
Единственным уязвимым местом у отца, с тех пор как он приехал в этот район, была семья его свояченицы, то есть младшей маминой сестры. Несмотря на то что ее муж, маленький человечек с усиками, никогда не делал даже попыток попасть на прием к отцу, старик мой не был спокоен. Его свояк держал раньше самую лучшую мясную лавку в городе. У него покупала мясо вся боярская знать. Он имел открытые счета для большинства состоятельных людей и заключал сделки на поставку, мяса с арендаторами и управляющими.
— Вбей себе в голову: у нас нет родственников, у нас нет друзей, у нас нет никого.
— Да, папочка!
… Забытая моя принцесса.
Для меня отец был повсюду со своей видимой и невидимой властью. Я уже ничего не боялся. Знал: что бы ни сделал я, всегда найдется рука, которая вовремя поддержит, отведет опасность. В то время, правда, со мной ничего плохого не случалось и не могло случиться. Я считал себя неуязвимым. Иногда я испытывал себя весьма наивным способом, то щипля, то покалывая себя легонько кончиком иглы. Как-то даже исколотил себя по бедрам, в другой раз ткнулся головой об стенку. Болела. Я прикладывал руку к груди и считал удары сердца. Прислушивался к дыханию. А когда клал голову на подушку, то чувствовал, как пульсируют вены на висках.
Я был устроен, как и все. Значит, мог бы и умереть? Вот вопрос, который оставался открытым. А пока я любовался своим складным телом, которое видел в трех зеркалах ванной. Плавал каждый день в бассейне и в хорошую, и в плохую погоду. Занимался ежедневно по два часа гимнастикой с преподавателем физкультуры, который приходил к нам домой. Врач меня осматривал два раза в месяц или чаще, если в том была необходимость. А на чердаке у меня был телескоп, который приближал меня к звездам. Был и микроскоп, мой собственный, в который я видел мир инфузорий в капельке воды или строение какой-нибудь травинки, которую разрезал бритвой, заточенной на засушенном стволе бузины.