Дела Сабурова действительно были очень плохи: две автоматные разрывные пули, войдя сзади, слева, чуть выше поясницы, наделали в области живота такое, что не всякий хирург мог бы помочь раненому, даже своевременно доставленному на операционный стол. Лицо его от потери крови желтело, нос заострился. Раненый то забывался, то вновь приходил в себя. Словно пробудившись, Сабуров сбивчиво, торопливо заговорил:
— Хана мне приходит. До последнего момента не верил. Осиротел ты, командир… Только ты не уходи, посиди со мной. Глаза напоследок закроешь. Послушай, не забудь место, где меня похоронишь. Может быть, когда-нибудь, если ты останешься жив… — Он долго молчал, видно, собираясь с силами, и сказал вдруг неожиданно то, о чем Черемушкин никогда не думал:
— Жаль, что нам когда-нибудь зеленая молодежь в лицо плевать станет: кровь проливали, мол, черти старые, а нам от этого ни жарко, ни холодно. Ни убыло, ни прибыло. Какой-нибудь подонок еще и в морду двинет. Это я так к слову. Ведь сколько пройдено, пережито. Ни крови, ни жизни своей не жалели… Будет ли солдату честь?.. адрес мой не забыл, Евгений… — Сабуров вздрогнул, вытянулся и затих.
Наступило и прошло утро. Приближался полдень, а капитан Черемушкин все еще неподвижно сидел около уже остывшего тела умершего от ран товарища, и вдруг голова его сама собой опустилась на грудь Глеба Сабурова, и он заплакал. Слезы помимо воли текли и текли, и Черемушкин ничего не мог сделать, чтобы их остановить…
А поутру следующего дня, собранный и суровый, капитан был уже в пути. Он уходил в Станичку, в район Старых Мельниц, чтобы узнать что-нибудь о судьбе пропавшей без вести Натальи.
Глава двадцатая
К вечеру, незадолго до наступления комендантского часа, по центральной улице одного западно-украинского, средней величины города, изредка поглядывая по сторонам пытливым взглядом густо-синих глаз, едва заметно припадая на левую ногу, но при этом не опираясь на массивную рукоять инкрустированной серебром из черного дерева трости, которую свободно держал в правой руке, шел молодой немецкий офицер в форме гауптштурмфюрера. По тому, как уверенно он переходил перекрестки, не смотря в лица встречных, можно было заметить, что город ему хорошо знаком.
Подойдя к улице Раховской, гауптштурмфюрер обратил внимание, что из казино вышли двое гестаповцев. Они остановились на краю тротуара у афишной тумбы, и видимо, продолжили важный для обоих разговор. Прежде чем свернуть в нужном направлении, молодому офицеру по долгу младшего пришлось, приветствуя, вскинуть руку вверх и произнести неизбежное «Хайль Гитлер». Стоявший лицом к нему оберштурмбанфюрер СС, показавшийся чем-то ему знакомым, молча кивнул в ответ головой. Второй оберштурмбанфюрер, хотя и стоял к гауптштурмфюреру спиной, оказался хорошо знакомым по крутому, тщательно бритому затылку, поджарой, спортивной фигуре и, даже можно без колебаний заключить, что перед ним собственной персоной бывший начальник связи дивизии генерала Чавчавадзе — майор Левашов, он же фашистский разведчик Отто Вебер по кличке «Генри-младший», агент с радиопозывными С-42. Тот с запоздалой реакцией, медленно, словно чего-то опасаясь, повернул голову, и на его сухощавом, со светло-стальными глазами лице появилось живейшее изумление, которое с трудом в себе подавил. Он опознал в гауптштурмфюрере советского лейтенанта Черемушкина.