Дориду и Аристомаху, по всей видимости, поразил этот образ.
— Может, лучше, если женщины покинут нас, — предположил Филист, до той поры хранивший молчание. — Думаю, отныне в рассказе появится множество впечатляющих сцен, а одна из слушательниц беременна.
Аристомаха, к которой последнее замечание не относилось, опустила голову, а потом горделиво сказала:
— Я могу остаться.
Дионисий кивнул в знак согласия, и служанки отвели Дориду в ее покои.
Ксенофонт продолжил свое повествование, живо описывая бесконечное отступление армии посреди зимы, по территории Армении и Кавказа.
Перед глазами потерявших дар речи слушателей проходили величественные и ужасные пейзажи, мертвые города, бурные реки, крутые вершины, покрытые снегом, упирающиеся в самое небо, битвы до последней капли крови со свирепыми дикарями, сцены пыток, грабежей, казней, стремительного бегства…
Ксенофонт оказался замечательным рассказчиком. Пока он говорил, выражение его глаз и даже, казалось, их цвет менялись, словно он заново переживал все то, что описывал. Он говорил о бесконечном, бесцельном блуждании по бескрайней снежной пустыне, о людях, замерзавших насмерть, о мертвецах, оставшихся непогребенными, о раненых и больных, брошенных на произвол судьбы.
Наконец он добрался до завершающих сцен этой безнадежной эпопеи:
— Я находился в арьергарде колонны со своим конным отрядом, как вдруг услышал шум: крики, доносящиеся спереди. Решив, что на нас напали, я вскочил на лошадь, погоняя ее изо всех сил, и мои люди последовали за мной. По мере того как мы продвигались, я видел, как мои товарищи ревели, плакали, подбрасывали в воздух оружие, словно обезумев от радости. А крики становились все громче и ближе, эхом отдаваясь от заснеженных вершин: «Море! Море!» — Ксенофонт вздохнул. — Мы были спасены. Ну, или по крайней мере так думали.
Присутствующие допоздна слушали его, после чего разошлись, устав от длительного бодрствования. Дионисий велел проводить гостя в его жилище, после чего отправился к Аристомахе. В ту ночь была ее очередь.
На следующий день он обедал вместе с Ксенофонтом и Филистом.
— Мне сказали, что вы едите три раза в день, — промолвил гость, — но я думал, это слухи.
— И никогда не спим в одиночестве, — добавил Дионисий. — Это восточный обычай. Я знаю, что в Спарте довольствуются знаменитой черной похлебкой на ужин — и все. И спрашиваю себя, как же они при этом находят силы совершать долгие переходы и сражаться?
— Их организм веками привык выжимать всю возможную энергию из скудной, простой пищи. Таким образом их содержание обходится довольно дешево. Кроме того, никому не известен рецепт черной похлебки. Никто не знает, что в ней.