Длинный одноэтажный барак с большими окнами, заколоченными фанерой, мелко исписанной перлами тюремной мудрости. Одно окно с дыркой в верхнем углу, из которой пробивался свет, и торчала труба буржуйки, уютно подымливающая в беззвездное небо. Граф постучал в фанеру.
- Ща.., как садану в два ствола сквозь фаньеру, мазурики чертовы, - раздался старческий скрипучий голос.
- Я пассажир,- отозвался Граф. - Проездом, переждать бы…
- Все вы тут проездом, жизни нет, ну, обойди с заду.., - отозвался старик. Прежде чем впустить Графа старик посмотрел его билет.
- Первый раз вижу, чтоб поселяне в купе ездили, - он улыбнулся и подмигнул Графу маленьким блестящим без ресниц и бровей глазом.
В бараке было тепло, жарилась картошка на подсолнечном масле с луком, запах масла и жареного лука через нос проникал прямо в затылок, желудок Графа заворочался в животе, как жук в коробке. Старик сделал суровое лицо, подошел к Графу вплотную, ближе, чем это принято, и, глядя в упор, с высоты своего двухметрового роста, спросил:
- Кушать хочешь?
- Да тебе, старый, самому мало.
- Еще нажарим, - неторопливо проговорил старик. - И сто грамм найдем, - и засмеявшись в лицо Графу, внутренним, из области печени и селезенки, смехом, полез в шкафчик с красным крестиком на дверке за заветной “белоголовой”, разлил по граненым. Картошку пробовал обжигаясь смачно, разложил ее по эмалированным мисочкам, нарезал черного, достал соленый огурец, порезал. В комнате горела слабая лампа, горел огонь в буржуйке, хозяин наливал в стаканы.
- Я не урка какой-нибудь, я строевой офицер, я в рукопашную ходил, в сабельном бою был. Я не обсасываю чужие кости. Через десять минут товарный пойдет, на следующей станции он будет раньше пассажирского, поезжай от греха подальше, а я тебя не видел…
Старик привел Графа к машинисту, и поезд тронулся. Кроме Графа была еще пассажирка, судя по внешнему виду, она к своим пятнадцати повидала немало, а выпила еще больше. Помощник машиниста разлил, все выпили, Граф расстелил фуфайку на полу и закимарил. Дама стала раздеваться – «пролетарий» тешился.
Графу снилось море, маленький родной желтый Волк, который говорил, что нет дерьмовей места, чем то, где чужих любят больше, чем своих. Бесшабашный прохожий пнул маленького Волка, а Волк даже не зарычал, а улыбнулся глазами и вонзил в горло прохожему свой золотой клык. Вода в море стала розовой, а Волк пошел по ней к заходящему Солнцу, и когда Солнце стало совсем близко, шерсть на спине Волка воспылала, и весь Волк вспыхнул факелом, он горел все ярче, и превратился в желтый горящий шар, который закрыл Солнце. Новое Солнце было больше прежнего, но сильно дымило, черным жирным дымом. Из глубины моря к поверхности поднялись большие рыбы, их аспидные спины выступали над поверхностью багровой воды. Рыбаки, и просто люди бросались в море, хватали рыб, убивали рыб руками и палками, и таскали их на берег. Стоя на берегу, Граф смотрел как плясали на камнях умирающие рыбы. С моря подул резкий ветер, на глазах Графа выступили слезы, не слезы радости или горя, а соленые слезы от морского ветра. Черные хлопья сажи, как снег, медленно паря, стали падать на траву и прибрежный песок. Жизнь изменила цвет. Рыбаки, с черными усталыми лицами рудокопов, радовались улову, они несли к своим черным домам по черной земле аспидных рыб. Дымящая звезда освящала Землю. Слезы на щеках Графа высохли, жажда высушила горло…