К концу июня к морю ломанулось нескончаемое количество публики, мечтающей спустить, ценой жизни заработанные за зиму, деньги. Каждый день в дом, где жил Граф, поселялись новые и новые люди - разных темпераментов профессий и национальностей, из разных концов страны. Только совковый курорт мог собрать под одной ветхой крышей столь разношерстный народ. Мест хронически не хватало. Хозяйка дома, в меру добрая и патологически жадная, пытаясь вместить всех желающих, строила во дворе и саду навесы и вигвамы, людей расселяла «по возможности», не зависимо от пола и родственных связей.
Вудсток отдыхает по степени свободы отношений, и разнообразию решений сексуального вопроса: многодетная мать готовит для своих чад жратву в импровизированной кухне под окнами дома, в это время отец благородного семейства пыхтит на лежачке в саду под оседлавшей его темпераментной женой добропорядочного грузина-телемастера, вышедшего на рынок за мясом для шашлыка, и случайно зацепившегося у душевой кабины, обнаружив там голую институтку, дочку директора столичного трамвайного депо… Вечером, после укладывания детей «до шестнадцати», отдыхающими практиковались купания голяком, всем скопом, с визгами, скоротечными ласками и половыми актами в воде и прибрежных кустах. Утренняя дрема на пляже, безобидная послеобеденная игра в карты под навесиком у моря, купания до покраснения глаз – стандартный день среднего отдыхающего «дикаря». Литры маджары с утра, теплая водка вечером. И так с июня по конец октября. Люди приезжали и уезжали, привозя деньги и бледные свои тела, увозя загар, впечатления, а иногда сувенирную курортную гонорею.
Как-то в конце июня, около десяти утра, Граф, изрядно округлившийся от спокойной жизни, отпустивший усики колумбийского мачо, и побронзовевший от загара, вышел на свою горную полянку: на любимом, найденном Графом еще в начале мая, пахнущем древностью и инопланетянами дольмене (с которого было видно море) вольно нежились два великолепных юных женских тела. Рядом с дольменом было расстелено покрывало, на нем - чуть початая бутылка муската, крупные сиреневые сливы, нагретая солнцем желтая дыня, запах которой распространился по всей лужайке, и пачка заморских сигарет «KENT». Одна из дам была Графу знакома по приморскому пляжу и санаторской дискотеке - большегрудая (третий размер к неполным восемнадцати) хохлушка Анжела с длинными темно-каштановыми волосами, упругими как конская грива, неочень тонкой, но подвижной талией, и довольно широкими играющими, как у ухоженной кобылицы, бедрами. Она была создана для продолжения рода южных славян. Большие темно-зеленые глаза с вызовом смотрели на жизнь, высоко посаженные припухшие коричневые соски торчали, готовые к бою, внизу живота все признаки растительности были тщательно истреблены, и бархатная смуглая кожа, нежная, как у новорожденной, звала лизнуть языком. Услышав шаги, Анжела повернула голову и, щурясь от солнца, посмотрела в сторону Графа, согнула руки, сжала кулачки, заболтала в воздухе ногами и издала детский визг восторга, потом пружиной соскочила с крыши дольмена, и с криком: «Вот он!» понеслась к Графу. С размаху наскочила на него, обхватив, как обезьяна, руками и ногами, и сильно прижав свои острые темные соски к его груди.