- Да, сестренка, такие дела.
Девица смущенно скосила, как небо, голубые глаза, и сказала, махнув пухлой ручкой в сторону дома:
- Заходи, я пока воды с руцья принесу.
Граф, реально оценив свои силы, встал на четвереньки и пополз в дом.
- Сердешный,- прошептала девица.
В доме, из роскоши, были стол, две табуретки, ручной умывальник, приемник, в углу какая-то байда с лампочками, и просиженный диван. Граф вполз на диван и тут же забылся.
Графу снился черный сон - совершенно лишенный зрительных образов, он ощущал свое "я" летящим в полной темноте к некоему центру или оси. Сила, которая влекла его, была неистово мощна и непреодолима, попытки бороться с ней - бессмысленны. Из темноты он слышал два отчетливых голоса: один - величественный, доносящийся откуда-то из пространства, похожий на голос попа, этот голос, напирая на "о", как будто поздравлял: "Со сном Вас, батюшка..."; другой, - высокий и навязчивый, повторял над ухом: «...два, два, два, два, два...». Граф чувствовал, что сила, влекущая его, старается насадить его на ось или пригвоздить к центру именно спиной. Все попытки повернуться были безуспешны. Граф, собрав все силы и волю, заорал: "Что в глаза посмотреть боишься!"
Граф открыл глаза и увидел маленькую комнатку, стол, две табуретки, стоящую рядом полную девицу с мокрой тряпкой в руке, испуганно глядящую на него. По комнате разносился запах уксуса.
- Горяций ты какой, я цебя уксусом обтерла, да кровь, грязь.., - осторожно сказала наивная железнодорожница, и хотя Граф не пытался ничего говорить, добавила. - Молци, молци, сил набирайся, а я сейцас поесц сделаю. Я уж до дома сбегала - мама молоцка принесет. В прошлую зиму одного тоже с поезда сбросили - не выходили, сейчас бывает, места глухие, для этого удобные, тогда не моя смена была, мама работала, он обмороженный сильно был, в дверь сунулся - морда черная, мама испугалась, прибежала в деревню, вернулись - он на пороге лежит, а вецер ему прямо по голове дверью хлопает, дверь в замерзшей крови, а он уж не дышит.., а ты у нас крепкий, - закончила она и покраснела как ребенок.
Пришла старуха лет сорока пяти с натруженными, большими, как у здорового мужика, руками, почти беззубая, но какая-то очень теплая, с кринкой в руках. Пришла, налила полстакана молока и стала около дивана, умоляюще глядя небесно-голубыми глазами. Граф выпил молока с трудом, и забылся, сна не было, было полузабытье, Граф слышал проходящие поезда, скрип двери, разговоры двух женщин, еще какие-то шумы, и все это сплеталось в большой красный шерстяной колючий клубок, который все время теснил Графа на диване, попадая то под бок, то под голову, то впиваясь в колени, то не давая дышать.