Силан приподнял голову. В переднем углу увидел трех сидящих. Первый, круглолицый, в камзоле, повторял:
— Вставай. Звать тебя?
— Силаном, ваша мость…
— Поближе иди.
Силан подошел на шаг ближе и, кинув робкий взгляд, рассмотрел тех двоих: здоровущего, рыжеусого, с колкими, как шилье, глазами, и седого, в темном сюртуке с широким, расшитым серебром поясом. Силан сообразил, что все трое — войсковые люди.
— Как мне ведомо, — начал второй, — ты задолжал пану Тышкевичу, податей не платишь. Не плетей заслужил ты, а на кол тебя посадить надобно. Но господин твой ясновельможный великодушен к тебе и терпелив…
— Пусть хранит его бог! — ответил Силан.
— Тебе ведомо, что схизматы, сговорившись, предали Пинеск и отдали его в руки врагов твоих?
— Говорят, ваша мость, что город обложили…
— Привел в Пинеск черкасов вор и разбойник Небаба. Работные люди и чернь раскрыли ему ворота, за что будут наказаны богом… Хочу я, чтоб ты пошел в Пинеск тайно и поелико возможным будет образумил чернь и посадский люд словом господним, дабы не слушали предателей схизматов, не верили им, оружия в руки не брали и никаких почестей черкасам не оказывали…
Силан слушал, о чем говорил пан. А тот хотел немного. Если б мог он, Силан, порешить схизмата Небабу — был бы королевской милости удостоен. Но это так, между прочим. Главная его забота — увещевать люд. Пан достал грош и положил его в жесткую, широкую ладонь Силана.
Силан вышел во двор. В голове кружило, все перемешалось и, как ни старался Силан припомнить все по порядку, о чем говорил пан, — не мог.
Вечером в хату Силана пришел оховский мужик Лавра.
— Разом идем, — прошептал он. — Только боязно мне.
— Чего боязно, — успокаивал Силан. — Ходить будем, глаголети… Пан обещал налоги поубавить…
— Обещал… — .засомневался Лавра. — Да поглядим. Как бы не заплатил, когда восток с западом сойдутся…
Утром пану Ельскому принес донесение лазутчик, посланный к Пинску. Вести он доставил дивные: Северские и Лещинские ворота раскрыты. Из ворот выходят мужики и бабы в лес за хворостом. В городе тишина, казаков за стенами не слышно.
— А что на улицах деется? — хмурясь, допытывался войт.
— В город не заходил, не велено, — признался лазутчик.
— Жаль, — прикусил губу пан Ельский. — Значит, не видно казаков?
— Языка брать надо, ваша мость, — разгорячился Жабицкий.
— Не надобен, — пан Ельский отрицательно покачал головой. Решил идти к Пинску, до которого было десять верст.
Когда подошли к городу, войт приказал держать войско в лесу, костров не разводить, лошадей отвести подальше. Вместе с капралом Жабицким выехали на опушку и остановились, разглядывая город. Скупое осеннее солнце мягко вырисовывало на бледном небе белые громады костелов, монастыря и коллегиума. Кое-где над домами устало вились жидкие дымки. Северские ворота были раскрыты. Ни часовых, ни черни. Вскоре вышел за ворота мужик с веревкой. Подошел к опушке леса, собрал хворост и, взвалив на плечи, пошел в город. Затрепетало сердце Луки Ельского: сами ушли черкасы из Пинска! Половину дня простояли возле высоких смолистых сосен, поглядывая на ворота. Думал войт. Наконец решился: