— Пойдем в Пинеск!..
Капрал облегченно вздохнул, хоть и продолжали мучить его какие-то непонятные сомненья. Ему-то приходилось иметь дело с черкасами. И всякий раз они обманом и коварством наводили ужас на рейтар и драгун…
— Ваша мость, — капрал натянул поводья.
— Ну…
— Пана Мирского ожидать не станем?
— Какая надобность ждать пана стражника? — Войт резко повернул голову. Жабицкий заметил, как недобро сверкнули его глаза. Он повторил — Пойдем в Пинеск.
— Будет по-твоему, — покорно согласился капрал.
Жабицкий понял, что это решение окончательное. Пришпорив коня, он пустил его лесной тропой. Выслушав капрала, Шварцоха зашевелил белобрысыми бровями. Он был доволен, что боя не предстоит. Трубач заиграл построение.
Отряд вытянулся из леса на шлях и пошел к Северским воротам. Пан Ельский видал, как выбежали два мальчугана, постояли возле рва и пустились вприпрыжку назад. К воротам поскакал рейтар. Постоял, посмотрел, что происходит за стеной, и, убедившись, что никого нет за частоколом, поспешно вернулся. Теперь у пана Луки Ельского не было никакого сомнения, что казаки ночью оставили город. Он был и доволен, и одновременно сожалел об этом: выскользнул из рук Небаба!
Первые ряды рейтар миновали ворота. Свернули на улицу и сразу же вдали показались площадь, стена шляхтного города и ломаная крыша иезуитского коллегиума.
Гришка Мешкович зашил в порты письмо Небабы и, кроме того, заучил на память то, что наказывал атаман. А наказывал он немногое. Первое — атаман задумал разгромить отряд пана Мирского. Другое, — если может он, Гаркуша, пусть ведет загон под Пинск и ударит в спину, когда полезут пикиньеры на стены.
Гришка Мешкович уходил из города с болью. Вот уже много зим и лет прошло, а он не отлучался от дома. Но идти под Речицу искать загон атамана Гаркуши согласился сам: места тамошние хорошо знал — некогда отец его, тоже шапошник, ездил в Речицу и Гомель за товарами.
Детишек Тришкиных взялась досмотреть баба Ермолы Велесницкого, и Мешкович отправлялся в путь со спокойным сердцем. В мешочек положил краюху хлеба. Под армяком спрятал кинжал, который отковал ему Алексашка, и на зорьке шмыгнул через ворота.
Дорога петляла, огибая вечные болота, затянутые зеленовато-ржавой пеленой. От болот тянуло сыростью и плесенью. Кое-где горбами высовывались из воды кочки, покрытые густым уже светло-рыжим мохом. А в нем яркими красными огоньками сверкала брусника. На десятки верст болота и болота. Лишь кое-где появляются песчаные островки и на плешинах этих грудились низкие, нахохленные, как совы, хаты.