– Я и не подозревала, что ваш академический сад так красив.
– Ваш? – уцепился я за слово. – Ты работаешь не в Институте экономики?
– Нет, – Ира внимательно меня разглядывала, поглаживая мою ладонь своей.
Если она меня узнала…
– Ты вспомнила свою смерть? – спросил я, и ладонь ее крепче сжала мою. Вспомнила. Давно?
– Твою тоже, – голос ее был еле слышен.
– Ладно, мою, – пробормотал я. – Ты прожила после меня три года…
– И три месяца, – добавила она. – И каждый прожитый без тебя день был мучением. Как хорошо, что я умерла!
Как хорошо, что наш разговор никто не слышал. Представляю, что о нас могли подумать.
Мы просидели в саду до вечера. Со стороны моря поднялась огромная рыжая полная и самодовольная луна.
– Господи! – воскликнула Ира. – Меня, наверно, уже с милицией ищут!
Я ничего не сказал, но посмотрел на часы – четверть девятого! – и подумал, что Лёва наверняка наплел Лиле о неожиданном заседании Ученого совета по присуждению докторских степеней.
За три часа я успел узнать, что свою жизнь от детских лет до смерти Ира вспомнила однажды, когда шла с работы. Споткнулась; хорошо, что не упала. Дыхание прервалось, сердце захолонуло. Она присела на каменный бордюр у памятника Джапаридзе…
Работала Ира не в Академии, а в Бакводоканале, переводила тексты с пяти языков – английского, французского, испанского, немецкого и польского – по заказам, разрешенным экспертным советом.
Замужем. Только этого не хватало! Детей нет (слава Богу), хотя она очень хотела. Муж? Алик его зовут. Неплохой человек, заботливый, работает в Политехе (неужели Лёва с ним знаком? Я спрашивал его об Ире, а не о ее муже, о котором не имел ни малейшего понятия!), преподает органическую химию (Лёва может его не знать, с химиками он вряд ли общается).
– Я думала, что любила его, – сказала Ира отрешенным голосом, будто не о себе рассказывала, а о плохо известной ей женщине. – Наверно, это была привязанность, привычка, мы семь лет женаты. А когда вдруг накатило, и я вспомнила свою настоящую жизнь, тебя, Женечку, все-все-все…
Спросила себя: что я здесь делаю? Зачем я здесь, если уже умерла?
– Настоящую жизнь, – пробормотал я. – Ты думаешь…
– Конечно! – сказала она убежденно. – Та жизнь была настоящей, а эта как… не знаю… Ожидание. Я жила в ожидании и всегда чувствовала это.
– Всегда… С какого возраста ты себя помнишь?
Я должен был знать, когда для нее возникла эта эмуляция, в каком возрасте Ира «воскресла».
– Знаешь, Миша, – задумчиво произнесла Ира, – ты хорошо спросил. Это, наверно, странно, но детство я помню по рассказам мамы. Сама я как-то… Мама любила вспоминать, я любила слушать, и у меня как бы возрождалась память. Понимаю, что на самом деле, скорее всего, не помнила, но мамины рассказы были такие живые… И мне стало казаться, будто она извлекает их не из своей памяти, а из моей.