День еще не закончился, за окном по-прежнему было светло. Только слух ко мне не вернулся — я не слышал ни шума боя, ни еще каких-либо звуков.
Я пошевелился в постели — скрипнули пружины, и Хан-ага открыл глаза. Встретившись с моим взглядом, его темное, как всегда насупленное лицо осветилось улыбкой, и он выбежал в коридор. Хлопнула дверь, и я понял, что со слухом у меня все было нормально. Просто бой кончился.
Мальчик вернулся с Малеком.
— Ну, как дела? — весело спросил тот. — Голова не болит?
Я попытался сесть в постели.
— Ну, голова у меня болит, не переставая, с тех пор, как я простыл, — обстоятельно, как и полагается больному, ответил я. — Но, насколько я помню, я поступил сюда с другим диагнозом.
Малек помог мне опереться спиной о подушку. Потом он протянул руку к тумбочке у моего изголовья, взял что-то с плоского стеклянного блюдечка и поднес к моим глазам. Это был осколок металла, по форме напоминающий скребок каменного века, только маленький, сантиметра три длиной.
— Вот виновник всего! — объявил хирург. — Кость не задета, но осколок перебил артерию. Если бы вас привезли минут на десять позже, мне бы уже было нечего делать.
— Я ваш должник, доктор!
Малек замотал головой.
— Не мой! Крови в первую ночь родственники сдали много, но третьей группы почти не осталось. С вами поделился наш санитар.
Я надеялся, что это был не тот придурок, который показывал мне морг. Хан-ага с робкой улыбкой смотрел на меня. Я подмигнул ему.
— Я вколол вам перед операцией морфий. У меня кетамина почти не осталось, и я берегу его для самых тяжелых случаев, — продолжал Малек. — Как у вас, голова не кружится? Попробуйте выпрямиться! Не вставайте, не вставайте — сидя!
Я оторвался от подушки. Я чувствовал небольшую слабость, но в остальном все было нормально. На мне была какая-то чистая, но слегка обветшавшая белая больничная рубаха. Левый рукав у нее был обрезан из-за нагромождения бинтов на моем плече. Малек вопросительно смотрел на меня.
— Я в порядке! — заключил я.
— По-вашему, вы сможете перейти в общую палату? Здесь реанимационных только две, а тяжело раненных много.
— Я думаю, что я даже смогу пойти домой! Я спустил ноги с постели.
— Аккуратно! Аккуратно! — бросился помогать мне Малек.
Я встал. Голова не кружилась, только бетонный пол был холодный. Плечо тупо ныло, но это была вполне терпимая боль. Я сделал несколько шагов — по-моему, я мог возвращаться в мечеть.
Малек взял со стула у двери мою одежду и положил ее на кровать. Я влез в свои джинсы — трусы были на мне, следующим и последним предметом, если не считать ботинок, была уже куртка.