Сильвия смотрит мне прямо в глаза и молчит, потому что понимает, что мысли мои где-то далеко. Она ласково прикасается к моей щеке, и ветер снова наполняет паруса лодки, и она летит к какому-то неведомому мне порту, знаю только, что он существует, как верно и то, что меня приласкала рука Сильвии. Одним только своим лёгким прикосновением она умеет сотворить чудо. Как это ей удаётся?
Спасибо, Сильвия. Спасибо Сильвия, что ты есть. Спасибо Сильвия, за то, что ты — якорь, который не даёт мне уплыть без руля, что ты — парус, который позволяет преодолеть трудности моря.
— Спасибо, Сильвия. Я люблю тебя.
— Я тоже.
Бывают дни, когда моя комната, вернее сказать, Евро-дисней и Гардаленд[20], вместе взятые, кажутся мне чердаком, заваленным всяким хламом. На кой чёрт сдалась тебе эта жизнь, если потом умрёшь?! И меня пугает то, что будет после смерти. И ещё больше страшит мысль, а вдруг там ничего нет. И пугает бог, он же всемогущий. И пугают зло и страдание. И пугает болезнь Беатриче. И мне страшно оставаться одному. И весь этот чёртов белый цвет…
И тогда звоню Нику, но Ник играет в футбол, и я не могу туда отправиться. И тогда звоню Сильвии, но Сильвии нет дома. Звоню ей на мобильник — он выключен. Шлю эсэмэс-ку: «Позвони, когда сможешь».
Сильвия, могла бы ты приласкать меня, как в тот раз? Мне страшно, Сильвия. Меня всё чертовски страшит. Страшно, что не смогу сделать ничего хорошего в своей жизни. Страшно, что Беатриче умрёт. Страшно, что некому позвонить. Мне страшно, что покинешь меня.
Сижу в своей комнате, и кругом одно безмолвие. Никого, с кем можно было бы поговорить. Книги молчат, ещё и потому, что нет здесь никакого Мечтателя, который рассказал бы про них или убедил, что понравятся. Комиксы молчат, несмотря на все свои краски. Стереопроигрыватель молчит, потому что мне не хочется его включать. Компьютер молчит, потому что экран монитора, — такой глубокий, что вмещает весь мир, — если посмотреть сбоку, тоненький. Спрашивается, как он может вмещать весь мир, всё это море, если такой плоский. Здесь всё сегодня безмолвствует. Но я не хочу убегать. Хочу выстоять. Сегодня в мою комнату волнами накатывает печаль. Пытаюсь остановить её. Заставляю смеяться. Выдерживаю несколько минут, потом меня снова охватывает страх, и я тону в океане одиночества.
Тону в какой-то совершенно белой пустыне — в бесконечно огромной белой звукоизолированной комнате, где не различить даже стен. Не понять, где верх, низ, право, лево… Воплю, но не издаю ни звука. Губы мои произносят лишь дурные слова.