– Эстебанито, ты станешь величайшим матадором Севильи, таким же великим, как Бельмонте!
Мои родители нисколько не пытались охладить мою страсть к быкам, даже наоборот. Отец работал муниципальным дворником, а мама нанималась помогать по хозяйству. Мы были бедны, но и Консепсьон, несмотря на то что ее отец держал крошечную лавчонку, жила не намного богаче. Впрочем, это не имело никакого значения, раз мы любили друг друга. Почти все мое время уходило на тренировки, но мне приходилось зарабатывать хоть несколько песет в день на пропитание. Я добывал их на Кордовском вокзале, перетаскивая багаж богатых иностранцев. Я умел определять их с первого взгляда. Я был худ, подвижен и улыбчив, знал это и умел пользоваться обаянием, особенно безотказно действовавшим на англичанок, которые, очевидно, видели во мне воплощенный тип андалузца и явно жалели, что я не разгуливаю с гитарой через плечо. Среди англичанок попадались не только старые девы, некоторые были даже чертовски хороши собой, но я любил лишь свою Консепсьон и считал ее красивее всех на свете.
Так протекли чудесные годы. Я превратился в статного парня, а Консепьсон могла бы вскружить голову любому мужчине в Триане, но все знали, что она моя невеста, и никто не позволял себе ни малейших поползновений.
Обе наши семьи сопровождали меня, когда я дебютировал на новильяде[7] в Кармоне. Я выступил достаточно хорошо, чтобы вечером в кафе, где за бокалом анисовой собираются любители боя быков, обо мне говорили. Это далось мне легко. Я родился тореадором. Просто чувствовал быка и знал, каким рогом он попытается ударить. Мы с ним понимали друг друга, как два противника, в смертельной схватке не теряющие взаимного уважения. Страха я не ведал, и Консепсьон никогда не дрожала за меня, уверенная, что из любого положения я выйду с честью. Я поклялся папаше Манчанеге, что женюсь на своей любимой лишь после того, как получу альтернативу и стану матадором.
Три года я выступал в окрестностях Севильи, потом, по мере того как моя репутация крепла, меня стали приглашать и в более отдаленные места. Сбережения росли, и я уже готовился ко дню, когда благодаря собственным успехам и симпатиям афисьонадо[8] на нашей плаца Монументале получу альтернативу из рук Доминго Ортега, седовласого тореро, который собирался к нам на корриду в сентябре. Будущее рисовалось в самом радужном свете, и все вокруг радовались.
А потом появился Луис.
Луис Вальдерес был младше меня на два года. Мы встретились на новильяде неподалеку от Альбасете, куда он приехал из родной Валенсии. Меня сразу покорила его элегантная и очень изобретательная техника, но я тут же почувствовал, что парень боится быков и, хотя мужество и гордость не позволяют поддаться страху, когда-нибудь это сыграет с ним скверную шутку. Луис был очень красив. Не так силен, как я, но несколько плотнее. Мы, цыгане, сухи, словно побеги виноградной лозы, и состоим из сплошных углов. Валенсийцы гораздо мягче. Слегка напевная речь и природная небрежность придают им изящество, которого мы лишены. Луис мне понравился. А после того как в Куэнке я спас ему жизнь, мы стали друзьями. Если бы я инстинктивно не бросился в бой в тот самый момент, когда Луис упал, бык поднял бы его на рога. Плащ на мгновение ослепил зверя, и тот в ярости бросился на меня. Что и требовалось. В тот же вечер Вальдерес, у которого не было родных, предложил мне побрататься, и я увез его с собой в Севилью. Там он познакомился с моими родителями и с Консепсьон. Шесть месяцев бок о бок мы сражались с быками, и журналисты в хвалебных статьях объединяли наши имена. Мы должны были получить альтернативу в один день, и оба только о том и мечтали.