На пятый день она вдруг выдала:
— А знаешь, я замужем. Но как раз развожусь. Согласись, очень кстати.
Я опешил. Тут она впилась зубами мне в ухо, и сомнений не осталось — разводится. И правда, очень кстати.
Мы перестали одеваться. Заворачивались в полотенце, потом и его потеряли.
В день седьмой от сотворения Нас, у кровати подломилась ножка. Я подставил чайник, тот согнулся. Кровать обрела ехидную привычку стучать в такт нашему общению. Ева сказала, пусть соседи знают, что они не одиноки во вселенной. И над ними есть жизнь. Потом пришёл великий Голод. Мы добежали до ресторана, насторожили официанта агрессивным отношением к органическим соединениям. Он шептался с охранником. Боялся, добром такое обжорство не кончится. Мы или взорвёмся, или съедим всю свинину, всю говядину и возьмемся за людей. Ему не нравилось, что именно в его смену.
Мы искали место в календаре, куда нас забросило. Выпал какой-то абстрактный четверг. Ева лишь пожала плечом. Четверг вполне годился для поцелуев, дневного сна и наблюдений за тучами. Мы вернулись в кровать, переплелись и уснули.
Однажды решили пройтись, но гулять негде. Всюду снег. Дворники обречённо машут лопатами. Они уже догадались, сопротивление бесполезно. Было бы правильно залечь и спать до весны, в каком тысячелетии она бы ни наступила.
Ева говорит, таких зим не было. В детстве сугробы её перерастали. Но она ведь тоже выросла с тех пор. Значит, в этом году ужасный рекорд. Осадков больше, чем всегда. Наверное, будет огромный урожай огурцов. Ева любит огурцы. Я сказал, что сам без ума от всех, кто любит огурцы. Поскольку из всех огуречных фанатов доступна только она, свои чувства я вынужден обрушить на неё. Ничего не поделаешь, спасения нет.
Как только мы смирились, снег перестал. Хорошо размятые дворники прорубили в сугробах норки. Мы пошли бродить по декорациям из Андерсена. Окна с розочками были реальней всей моей прошлой жизни. После этой белой пасторали мой красавец Питер казался мрачной каменной жабой. Я не мог вспомнить, как там жил. Имена и лица стёрлись, будто некто высший их заретушировал. Будто чья-то перегруженная перстнями рука вытащила меня из ящика с куклами, таскает по чердакам и снегу. А у меня и мозга нет, в голове резаный поролон. Финал известен, сопротивляться бессмысленно.
Однажды Ева отправилась в «Белый Носорог», вспомнить молодость. Я увязался следом, ждал на втором этаже. Дядька в углу так же долбит свой «макинтош». Наверное, журналист. Или бухгалтер. Мы раскланялись.
Танец стриптизёрши стоит тридцать евро. Пригласить танцовщицу за столик — ещё десятка. Даме положено оплатить коктейль, на её выбор. Ева говорит, вместо ликёров наливают лимонад подходящего цвета. Иначе копыта можно отбросить с такой работой. Бармен просит не заказывать голубое кюрасао, его трудно подделать.