Как только Тамара ушла, Ядвига снова встала у двери. "Ты сегодня от меня не уйдешь!"
"Это мы сейчас посмотрим".
Герман выждал, пока затихли шаги Тамары. Тогда он схватил Ядвигу за запястья и молча потащил ее. Он толкнул ее, и она с глухим стуком упала на пол. Он открыл дверь и выбежал. Он бежал вниз по сбитым ступеням, одним скачком перемахивая через две, и слышал звук, который походил на крик или стон. Он вспомнил о том, что учил когда-то: если ты нарушаешь одну заповедь из десяти, ты нарушаешь их все. "Ты кончишь тем, что станешь убийцей", сказал он себе.
Он не заметил, как настали сумерки. На лестнице было темно. Раскрывались двери квартир, но он не оборачивался. Он вышел из дома. Тамара стояла в снежных вихрях и ждала его.
"Где твои галоши? Тебе нельзя так идти!", — крикнула она.
"Мне надо".
"Ты хочешь убить себя? Иди возьми галоши, иначе ты схватишь воспаление легких".
"Что я схвачу, тебя не касается. Убирайся в преисподнюю — убирайтесь все в преисподнюю!"
"Оп-ля, это прежний Герман. Подожди здесь, я поднимусь и вынесу тебе галоши".
"Нет, ты не пойдешь!"
"Тогда на этом свете будет одним идиотом меньше".
Тамара шла сквозь снежные вихри. Снежинки были — голубые кристаллики. Зажглись фонари, но все равно было сумрачно. Небо было затянуто желтоватыми, ржаво-коричневыми тучами — бурное и грозное. Холодный ветер дул с залива. Внезапно наверху, в доме, открылось окно, и оттуда вылетела галоша, а за ней другая. Это Ядвига швыряла вслед Герману его галоши. Он взглянул в ту сторону, но она закрыла окно и задернула занавески. Тамара посмотрела на него и засмеялась. Она подмигнула ему и потрясла кулаком в его сторону. Он натянул галоши, но туфли уже были полны снега. Тамара ждала, пока он догонит ее.
"Самой дурной собаке достается самая лучшая кость. Как это получается?"
Она уцепилась за него, и они вместе прокладывали путь сквозь снег, осторожно и медленно, как пожилые супруги. Глыбы заледенелого снега соскальзывали с крыш. Мермейд-авеню вся была занесена. Мертвый голубь лежал в снегу, вытянув красные ноги. "Да, святое создание, ты уже прожило свою жизнь", — в мыслях обратился к нему Герман. "Тебе хорошо". Его охватила тоска. "Зачем Ты создал его, если таков его конец? Сколько Ты еще будешь молчать, Всемогущий Садист?"
Герман и Тамара пришли на станцию и сели в поезд. Тамара ехала только до Четырнадцатой улицы, а Герман до Таймс-сквер. Все места были заняты, кроме узкой боковой скамейки — туда и втиснулись Герман и Тамара.
"Значит, ты решилась на операцию", — сказал Герман.
"Что еще я могу потерять? Ничего, кроме моей жалкой жизни".