Враги. История любви (Башевис-Зингер) - страница 94

"Что случилось?"

"Случилось то, что я понял, что ты дрянь". Герман кричал. Слова рвались из него.

"Ты рехнулся!", — возразила Маша.

"Я проклинаю день, когда встретил тебя! Отродье!"

"Боже мой! Что я сделала?"

"Ты заплатила за развод проституцией!"

Герману казалось, что голос, кричавший это, был не его голос. Так ревел его отец, когда обличал неверующего еврея: гой, дьявол, отщепенец! Это был древний еврейский вопль — вопль против тех, кто нарушил заповеди. Маша начала кашлять. Казалось, она задыхается.

"Кто рассказал тебе это? Леон?"

Герман обещал Леону Тортшинеру не называть его имени. Все-таки он запретил себе лгать. Он молчал.

"Он злобный черт и…"

"Может быть, он и злобный, но он сказал правду".

"Он потребовал этого от меня, но я плюнула ему в лицо. Вот правда! Если я лгу, то пускай завтра утром я больше не проснусь и пускай я покоя не найду в гробу. Сведи нас лицом к лицу, и если он отважится повторить эту подлую ложь, я убью его и себя тоже. О, Господи!"

Маша причитала пронзительно, и ее голос тоже звучал не как голос; это был глас еврейки прошедших времен, которую несправедливо обвинили в дурном поступке. Герману казалось, что он слышит голос ушедших поколений.

"Он не еврей! Он нацист!"

Маша плакала так громко, что Герману пришлось отодвинуть трубку от уха. Он стоял и слушал ее плач. Вместо того, чтобы затихать, плач становился все громче. Германом снова овладел гнев.

"У тебя был любовник здесь, в Америке!"

"Если у меня был любовник в Америке, то пусть я заболею раком. Пусть Бог услышит мои слова и покарает меня. Если Леон выдумал это, то пусть проклятье упадет на его голову. Отец небесный, посмотри, что они делают сом ной! Если он сказал правду, то пусть ребенок умрет у меня в животе!"

Перестань! Ты воешь как баба!"

"Я не хочу больше жить".

Рыдания захлестнули Машу.

Всю ночь шел снег — крупный и сухой, как соль. На улице, где жил Герман, были едва видны контуры немногих автомобилей, погребенных под снегом. Герман подумал, что так выглядели засыпанные пеплом повозки в Помпеях, когда пробудился Везувий. Ночное небо стало фиолетовым, словно Земля, каким-то чудом совершив поворот, перешла на новую неведомую орбиту. Герман вспоминал юность: ханука, как выпускали жир из кур, готовя их для грядущей пасхи, игры, катание на коньках по замерзшим водосточным канавам, чтение ежедневного отрывка из Торы, который начинался: "И Иаков жил в стране своих отцов". Прошлое существовало! Герман говорил сам с собой. Даже если считать, что время — это не более чем способ мышления, как утверждал Спиноза, или форма восприятия, как думал Кант — все-таки невозможно опровергнуть тот факт, что зимой в Живкове печи топили дровами. Его отец, благослови Господь его память, изучал Гемару и комментарий к ней. в то время как его мать варила блюдо из перловки, фасоли, картошки и сушеных грибов. Герман мог почувствовать вкус каши, мог слышать, как читая, бормочет его отец и как говорит на кухне с Ядвигой его мать, как звенит колокольчик на санях, на которых крестьянин вывозит из леса дрова.