— Идём! Скорее!
Ведь должен где-нибудь быть открыт какой-нибудь притон для тех, у кого нет угла в такую ночь.
Ведь собираются же где-нибудь нищета, преступление и порок, чтобы сбиться в кучу и согреть друг друга в такую холодную ночь.
— Я знаю такой трактир! — сказала мне моя спутница.
И мы пошли, почти побежали. Я с полуумирающим мальчишкой на руках. Она — продрогшая, стуча на ходу зубами.
Мы бежали по пустым улицам города, уходя всё дальше и дальше в кварталы, населённые нищетой.
— Здесь! — сказала женщина.
Мы прошли через вонючий, грязный двор и нащупали обитую рваной рогожею дверь.
Моя спутница стукнула три раза, — условным стуком.
За дверью послышались шаги и голос:
— Кто там?
— Сашка карманщица.
— Одна?
— Не. С пассажиром.
— С пассажиром?
Дверь отворилась, пахнув на нас клубом сырого, какого-то кислого пара.
Пахло промозглым пивом, дымом скверных папирос.
Это был трактир — притон, торгующий целую ночь.
Приют воров, падших женщин, шулеров самого низкого разбора.
Полусонный хозяин стоял за стойкой. Несколько пьяных за столами, покрытыми грязными скатертями, кричали, ругались, хвастались друг перед другом тем, что лучше было бы скрывать.
— Тише, черти! — крикнул на них половой в опорках на босу ногу. — Не видите, барин.
Пьяные попритихли, с любопытством глядя на меня, на женщину, на замёрзшего мальчишку.
— Давай всего, что только есть, и водки.
— В сей момент! — крикнул половой.
Хозяин засуетился.
Стол уставляли закусками.
Мы с женщиной принялись оттирать руки мальчишке. Она залпом выпила три рюмки водки и начала понемножку согреваться.
Мальчишка пришёл в себя, жадными глазами смотрел несколько минут на расставленную еду, затем схватил ножку заливного поросёнка и кинулся было бежать.
Женщина поймала его за шиворот:
— Ешь тут, пострелёнок!
И, слегка опьяневшая, хохотала, глядя, как он рвал огромными кусками мясо поросёнка и глотал, почти не жевавши, давясь.
— Хо-хо-хо! Боится, что вздуют! Ах, пострел!
Молодая ещё девушка, с узким лбом, низко, над бровями, растущими волосами, — настоящий тип вырождающейся.
— Шишнадцать лет всего! — сказала она, заметив, что я смотрю на неё.
— А давно?
— Третий год.
— А, чёрт — тварь… — расхохоталась по её адресу компания за соседним столом.
Мальчишка продолжал уплетать за обе щеки, с опаской поглядывая на меня.
— Ешь! Ешь!..
— Как зовут? — спросила его «Сашка».
— Петькой.
Они говорили, продолжая жевать, перебрасываясь фразами в антрактах, когда брали руками заливного поросёнка, рыбу, ветчину, варёное мясо.
— Родные есть? Тятька?
— Тятьки нет.
— А мамка?
— Мамка просит.