— А он жулик! Я его знаю, он жулик!
— Не осуждай, подлец, в такой великий праздник! — наставительно отвечал ему хмелевший «Ванька», а «Сашка-карманщица», совсем пьяная, вдруг вскочила и заорала без толку, без смысла, жестикулируя руками:
— Что ж это такое? Зазвали и вдруг рядом с жуликом посадили. Где ж это видано?
— Молчи, ты…
И он крикнул ей слово, от которого она схватилась за бутылку. «Ванька» тоже угрожающе поднялся с места. Мальчишка полез под стол, крича:
— Жулик! Жулик! Убьёт!
Они кричали друг на друга, обдавая друг друга потоками презрительной, самой обидной брани. Эти подонки старались втоптать друг друга в грязь как можно глубже.
Но я изо всей силы стукнул кулаком по столу, так что мальчишка с любопытством выглянул из-под стола, и крикнул:
— Баста! Ни слова больше! Нет никого здесь, кроме братьев. Веселитесь во имя Бога, братства и любви. Бога, пришедшего в мир с душой незлобивой, как душа младенца!
И я чокнулся со своими собеседниками.
Мы продолжали веселиться, чокаться и шуметь, поздравляя с праздником друг друга.
Меркли звёзды одна за другой, где-то звонили к заутрене, когда я вышел из трактира.
Вышел, оставив совсем пьяную Сашку, еле бормотавшую какие-то несвязные слова, «Ваньку», который почему-то плакал, бил себя в грудь и говорил:
— Сказывал, надоть ключ подобрать… Нет, они замки ломать, дьяволы!..
Осовелый от красной водочки мальчишка залез спать под стол.
Гости за соседним столом спали, кто положив голову на руки, кто откинувшись на стул и храпя во всё горло.
И я с удовольствием вспоминал эту картину: всякий встретил праздник как хотел. Да и я встретил праздник не один.
А на следующий день мой добрый старый друг, зашедший поздравить меня с праздником, который, — он знает, — я так люблю, добрый друг, умеющий читать на моём лице, спросил:
— Ого! Какое у нас лицо. Опять кутёж?
Я улыбнулся.
— Небольшой.
— Опять шампанское? Женщины?
— Немного.
Он грустно покачал головой:
— Ты губишь себя, милый мой.
Нас двое в комнате: я и моя тень.
Свет брезжит где-то сзади. Я сижу верхом на стуле и смотрю на неё.
Она стелется по полу, всползает на стену и оттуда кивает мне своею огромною, безобразною головой.
Когда я поднимаю голову, она моментально всползает ещё выше, растёт и пухнет, — этот чёрный, отвратительный призрак.
Она следит за мной, повторяет каждое моё движение, издевается надо мной, и я в бессильной ярости сжимаю кулаки.
Мне никуда не уйти от неё!
Когда я, обезумев от бешенства, кидаюсь на неё, она моментально исчезает, свёртывается клубком у моих ног, ползает около них, словно хочет схватить меня за ноги и повалить.