Если некое сверхъестественное создание решило прикинуться человеком, разве под силу было бы Френсису разгадать этот маскарад или хотя бы заподозрить, что дело нечисто? Да это самое существо, поди, не забыло бы и про тень, и про следы, и про хлеб с сыром, только б не раскрыться. Жевало бы, плевалось не хуже варана и постаралось бы изобразить поведение обычного смертного, ступившего без сандалий на раскаленный песок.
Нет, Френсис ни за что не взялся бы судить о ловкости, предприимчивости, разумении адского или, наоборот, небесного создания, не решился бы сказать о мере их актерских способностей. Как бы то ни было, в их адском (или небесном) хитроумии сомневаться не приходилось. Настоятель уже самой постановкой своего вопроса предопределил реакцию послушника: тот погрузился в мысли, прежде ему в голову не приходившие.
— Ну так что, сынок?
— Господин настоятель, неужто вы предполагаете, что это мог быть…
— Нет! Я-то как раз против всяких предположений. Потому и спрашиваю тебя для ясности: был ли он или не был обычным человеком, из плоти и крови?
Вопрос привел Френсиса, в ужас. Еще страшнее было то, что прозвучал он из уст самого господина аббата, хоть послушник и понимал — дому Аркосу нужен ясный ответ. Очень нужен. А значит, вопрос-то задан, ой, какой важный. Если уж он кажется таким важным господину настоятелю, то что говорить о нем, Френсисе? Он не имеет права ответить неправильно.
— Я… Мне кажется, что он был из плоти и крови, достопочтенный отче. Но «обычным» я бы его не назвал. Кое в чем он был очень даже необычен.
— В чем? — резко спросил аббат Аркос.
— Плевался очень далеко и метко. И еще, по-моему, он умел читать.
Настоятель закрыл глаза и потер виски, испытывая неимоверную усталость. Проще всего было бы сказать мальчишке, что старик — обыкновенный чудаковатый бродяга, и запретить думать о паломнике как-либо иначе. Однако, дав послушнику почувствовать свое сомнение, аббат уже лишил себя такой возможности. Нельзя приказывать мысли — она все равно подчиняется одному лишь разуму. Можно приказать парню не думать, но его разум теперь уже не подчинится. Как всякий мудрый правитель, дом Аркос не отдавал пустых приказов, да еще таких, за исполнением которых не мог проследить. Лучше сделать вид, что ничего не замечаешь. Зачем он задал вопрос, на который не смог бы ответить сам, не видев того старика? Теперь он потерял право на вынесение окончательного решения.
— Пошел вон, — бросил настоятель, не открывая глаз.
Несколько озадаченный суматохой, начавшейся в монастыре, Френсис в тот же день вернулся в пустыню, чтобы в неприкаянности и одиночестве продолжить великопостное бдение. Он-то думал, что все поразятся найденным реликвиям, а монахов почему-то взволновал только старый бродяга. Френсис рассказал-то о нем только потому, что старик случайно или по воле провидения помог найти подземелье и чудесные реликвии. Послушник считал, что встреча с паломником всего лишь незначительный эпизод в этой истории, а главное в ней — священная находка. Однако его товарищи гораздо больше заинтересовались стариком, и даже настоятель беседовал с ним не о ящике, а о страннике. Они все прямо засылали его вопросами о паломнике. А что он мог ответить? «Я не заметил». «Я не посмотрел». «Может, он и говорил, да я не помню». Некоторые из вопросов были чудные. И вот теперь Френсис спрашивал сам себя: «Мне что, нужно было смотреть во все глаза? Я вел себя как дурак, да? Зря не прислушивался к его словам? Неужто я, одурев от солнца, пропустил мимо ушей что-нибудь важное?»