— Бегите скорей на вокзал, случилось несчастье…
Больше ни слова. Он даже не удостоверился, что я его слышала, и резко бросил трубку. Несчастье! Ноги у меня дрожали, в груди была пустота, зубы застыли от холода. Да, именно зубам было холодно, не правда ли, странно? Я вспомнила о недавнем взрыве… Я чувствовала, что это и было несчастьем.
Я бегом припустила по лужам, спотыкаясь, задыхаясь, захлебываясь дождем, и каждый шаг отдавался внутри меня воплем: «Джесс! О, мой Джесс! Я не хочу! Джесс, любовь моя!»
Прибежав к железнодорожному переезду, я увидела, что это было хуже, чем несчастье: это была катастрофа. Насыпь была черна от людей. Поезд стоял там, где обычно составы никогда не задерживаются. Локомотив выплевывал в ночную дождливую темь большие клубы пара вперемежку с языками пламени.
Мама мне рассказывала о последней войне. Она попала под бомбежку, и теперь открывшаяся мне картина напомнила ту, что представилась мне тогда.
Я вошла в толпу тихо переговаривавшихся людей. Они отступали, не протестуя, освобождая мне проход. Я почти без труда добралась до того места, вокруг которого и теснились люди, — где лежала на боку прекрасная зеленая машина месье Руленда или скорее то, что от нее осталось, так как ее раздавило и сплющило пополам. Кузов машины, подобный смятой в комок бумаге, больше не сверкал. Шпалы и насыпь были усеяны кусками рваного железа. Я различила бампер, заметила сумку мадам из крокодиловой кожи, руль, клочки белой кожи… Служащие вокзала суетились вокруг каркаса автомобиля. Я подошла к ним. Здоровяк, лицо которого было мне знакомо, спросил, что я тут делаю. Я промямлила, указывая на остов:
— Это месье и мадам Руленд…
Он промок до нитки. С козырька шлема струилась вода. На красной физиономии, перечеркнутой черными усами, отразилось понимание.
— Так вы та малышка, о которой говорил этот человек…
— Какой человек?
— Да тот, что был в машине, водитель одним словом!
Еще со времени телефонного звонка я потеряла способность мыслить связно, как бы оказалась на карусели, с бешеной скоростью крутившейся под яростным дождем. И вот внезапно при этих словах на меня снизошел удивительный покой.
— Он жив?
Я представила Джесса, его сердечную и немного сокрушенную улыбку, его светящуюся кожу, нежный взгляд. Я думала, что его навеки поглотило небытие, в которое нет доступа посторонним. Для меня это и было истинное несчастье. Если он остался жив, несчастья не существовало.
— Да, можно сказать, что ему повезло… Вы его родственница?
— Прислуга.
Другие спасатели не обращали на нас внимания. Они ухали в такт, пытаясь поставить машину на колеса, чтобы открыть дверцу… Теперь я увидела, что внутри кто-то есть… Я узнала фиолетовое платье и белую меховую накидку Тельмы. Служащий с красной физиономией сумрачно смотрел на меня.