Памела покачала головой.
- Разве ее отъезд поможет при том, что она пережила? При том, как она захвачена своей мечтой о матери? Она ведь ничего не забудет. Она будет страдать, чахнуть и заболеет Родди, мы не должны допускать, чтобы она уехала.
Я обрушился на Памелу, но по существу, на самого себя.
- Ради Бога, - кричал я, - перестань считать себя ангелом-хранителем Стеллы! Это не так! Мы с тобой только и делаем, что портим ей жизнь ради собственного удовольствия! Оставь ее в покое хоть теперь!
Молчание длилось долго, достаточно долго, чтобы я мог оценить безобразную несправедливость моих слов. Как теперь поступит Памела? Обычно она не спускает грубость, но никогда не грубит в ответ - просто тон у нее меняется.
- У нас есть еще одна возможность, - сказала она сдержанно. - Мы можем оставить этот дом.
- И куда денемся? На что будем жить? И вообще, чему это поможет?
- Обо мне можешь не беспокоиться. На, прочти. Последнюю страницу.
Она протянула мне письмо Несты. Пробежав глазами рассуждения о почве, луковицах и удобрениях, я наконец добрался до следующего:
«Если сможешь вырваться на три месяца, приезжай, составишь мне компанию. Работать придется много, но себя прокормишь. Я все время жалею, что наш план хозяйничать вместе сорвался, и действительно буду рада - приезжай, когда захочешь. И мама будет довольна. Кроме того, у тебя хорошо подвешен язык, ты не лезешь за словом в карман, так что в Дублине будешь как рыба в воде»
Я вернул Памеле письмо.
- Что ж, если не сможешь больше выносить здешнюю жизнь, у тебя всегда есть приют.
- А у тебя?
- Ну, писать пьесы можно и на чердаке.
Мы помолчали. Я слышал, как в холле тикают старинные часы. В комнате было тепло и светло от льющегося в окна солнца. По заливу плыли две яхты.
- Прости меня, Памела.
- Тебе скверно, Родди, я понимаю, - ответила она. - Хуже, чем мне. Но я не думаю, - добавила она медленно, - что было бы правильно уехать сразу. Все равно уже слишком поздно, я имею в виду Стеллу. Ее жизнь изменилась и никогда не станет такой, как прежде. По-моему, нам надо остаться и помочь ей.
Я не ответил. Несколько дней назад я уже начал красить деревянные полки в оранжерее. И сейчас, надев комбинезон, я пошел продолжать работу, оставив Памелу писать письма. Но внезапно она вошла в оранжерею и остановилась в дверях, наблюдая за мной.
- Я вот о чем подумала, - сказала она. И сразу я увидел нас детьми в Кембридже: я рассматриваю сломавшийся велосипед, а рядом Памела в гимнастическом костюме, волосы заплетены в косички. Она умудрялась всегда оказаться рядом, если со мной что-нибудь происходило. И наготове у нее всегда имелся спасительный план - плод ее уже тогда изобретательного ума. «Я вот о чем подумала», - говорила она обычно.