– Вы кушали?
– Не кушали!
– Кушали!
Дальше они некоторое время разговаривали между собой:
– Мы кушали днем, а сейчас уже вечер! – терпеливо пояснял сын.
– Кушали, кушали! – не вникала в пояснения дочь.
– Ничего не понимает, – пояснил сын сам себе.
– Кушали, кушали, – повторяла дочь громко.
– Мама дома? – шепотом спросил я.
Они, наконец, совпали в ответах:
– Нет! Мама ушла!
– Отлично. Очень хорошо. Бегите в комнату к себе. Я сейчас вам пельмешки сварю.
За обедом они предложили посмотреть азбуку.
Отправив в каждый рот по измазанному майонезом пельменю, я сходил за книжкой.
– А я уже буквы знаю, – хмуро сообщил сын, словно догадываясь, что многие знания не принесут радости.
– И я знаю буквы, – оповестила дочь.
– Ты еще не все знаешь. А я все, – поправил он.
– Знаю, знаю, – вновь не вникая в его замечания, сказала она.
– Ну-ка, посмотрим, – сказал я и раскрыл азбуку.
Она была необычной – буквы там располагались не в алфавитном порядке, а вразброс, только начиналось с «А» и заканчивалось «Я», а дальше всё шло наперекосяк, будто в строгий порядок букв упал камень и все рассыпал.
Букву «А» иллюстрировала девушка, которая, раскрыв пухлые Алькины губы, повторяла: «А... А... А...»
– Какие слова на «А»? – спросили у меня, и я чуть было не назвал одно имя.
– А... – завис я с этим именем на губе и, перебирая какую-то «аэролябию», бессмысленную «ассу» и не нужную никому «аритмию», долго не мог вспомнить ни одного нормального слова, начинающегося с первой буквы алфавита.
– Автобус! – подсказали мне. – Арбуз! – и ткнули пальцем в арбуз на картинке, который был больше, чем автобус.
– Действительно, – согласился я.
После «А» шло «У», почему-то с той же девушкой, тихо повторявшей: «У... У... У...»
Вокруг девушки в беспорядке валялись утюг, улей и бежала прочь жизнерадостная утка.
Я эмигрировал с этой страницы на «О», но там увидел то же в блаженной бессмысленности застывшее лицо, сделавшее губы кружком «О... О... О...»
Я молча смотрел в эти губы. На картинке можно было различить розовый язык.
– Пап, пельмени, – попросили, наконец, дети.
У них даже майонез на мордочках засох и заветрился, пока я смотрел в рот с буквой «О».
Мы сжевали еще по паре пельменей и пошли к согласным.
Иллюстрацией к букве «С» была соха, которую я последний раз видел четверть века назад. Для доедающих пельмени соха имела столько же смысла, сколько синус или секвестр.
На букву «М» нам, естественно, показали мышку.
– «Мышка рыла норку, – прочел я вслух. – Норка мала. Норка суха».
– Какой неприличный текст, – заметил я сипло и снова отлистнул к губам, повторяющим: «О... А... О... У...».