Вид с крыши открывался потрясающий – мне показалось так отчасти потому, что я прежде никогда этого не замечала, и отчасти потому, что это действительно было так. Крыша была длинной, длиной в целый квартал, а вокруг нее тянулась низкая бетонная стена. За стеной простирался город, который весь был как на ладони – от центра до моста через залив и Беркли, идеальная картинка, движущиеся фары на шоссе, сливающиеся в красные хвосты. Я подошла к краю и села, дыша этой красотой и забыв на мгновение, что моя жизнь вот-вот должна была измениться – опять.
Кончиками пальцев я ощупала себя от шеи до лобка. Мое тело больше мне не принадлежало. В нем поселился житель, другое существо. Я этого не хотела, но у меня не было выбора: ребенку придется расти в животе. Я не смогла бы сделать аборт. Не смогла бы даже пойти в клинику и раздеться, встать голой перед незнакомым человеком. Мысль о наркозе, о том, что буду без сознания, пока врач станет делать с моим телом все, что заблагорассудится, была абсолютно недопустимой. Я рожу ребенка, а потом решу, что с ним делать.
Ребенок. Я снова и снова повторяла это слово про себя, ожидая, когда же нахлынет тепло или хоть какая-то эмоция, но не почувствовала ровно ничего. Я была словно парализована, но сквозь оцепенение четко понимала лишь одно: Гранту нельзя знать об этом, и он никогда не узнает. Блеск в его глазах, мечты о нас как об одной счастливой семье – все это мне было не под силу вынести. Я прекрасно себе представляла, как все будет: я сижу за обеденным столом, жду, пока Грант тоже сядет, чтобы сдавленным голосом произнести слова, которые изменят нашу жизнь. Я начну плакать, не успев произнести «ребенок», но он и так все поймет. И захочет его. То, как засияют его глаза, будет доказательством его любви к нашему еще нерожденному ребенку, а мои слезы докажут мою полную неспособность быть матерью. Зная заранее, что я его предам (но не зная, как это случится или когда), я не смогу разделить его радость и оценить его умение любить. Я должна была уйти быстро и тихо, пока он не догадался о причине моего ухода. Ему будет больно, но не больнее, чем когда придется смотреть, как я собираю вещи и навсегда увожу от него его ребенка. Его мечты о жизни со мной были нереальны. Пусть лучше никогда не узнает, как близко мы подошли к их осуществлению.
20
В четыре часа дня Элизабет по-прежнему лежала в постели. Я сидела за столом и ела арахисовое масло пальцем из банки. Думала было приготовить ей обед, куриный суп или чили, что-нибудь с волшебным ароматом. Но я пока умела делать только десерты: пирог ежевичный и персиковый, шоколадный мусс. А есть десерт без обеда было как-то неправильно, особенно сегодня, когда праздновать было нечего.