Свет никто не выключал. Это мозги мои выключились. Я валялся перед умывальником в луже воды. Оказалось, кран я открыл, только не заметил этого. Какой-то незнакомый майор спросил, из какого я отделения. Наверно, я угадал с первого раза, ибо первое, что увидел, когда пришел в себя, было озабоченное лицо казаха. Меня положили на кушетку, которая стояла прямо перед кабинетом начальника госпиталя. По лицам ребят я понял, что они тоже испугались. У них и в мыслях не было, что я притворяюсь. Мне по-прежнему казалось, что я отхожу на тот свет. Я умолял казаха не уходить. Он сидел рядом со мной и не убирал руки с моего пульса. Кое-как меня удалось проводить в отделение под неусыпным контролем медсестры. Она раза три подряд приходила измерять давление, не веря показаниям прибора. Потом вызвала дежурного терапевта и назвала ему цифры, испугавшие даже меня. Затем были уколы, движущиеся люстры и приходящие в бреду шестиглавые драконы с лицами то Сашки, то Мишки, то казаха…
Утром я увидел его настоящее лицо над своей кроватью. Прошло полчаса, как я уже не спал. Мурашки бегали по телу от воспоминаний. Казах вопил, что так много работать невозможно. Я ссылался на разного рода неурочные работы, явно намекая на Доску почета. Потом сказал, что это со мной уже бывало, и не стоит предавать этому особого значения. Более того, я чувствую себя довольно бодро, и пойду-ка я в класс. Обещаю работать меньше.
Казаху я сказал правду: чувствовал я себя действительно превосходно. Еще бы — проспать 18 часов! Мишка был взволнован, говорил, что я сорвал полковничью тусовку и поднял на ноги весь штаб. Бадма тоже недобро смотрел. Все выглядели озабоченными и болевшими за мое драгоценное здоровье. Один только Сашка спросил, чего это я наглотался. „Спермы“, — ответил я и швырнул в него ручку. Наши с Сашкой отношения портились с каждым днем. Взаимные подначки не на шутку рассердили Мишку. Я запустил в нашем кругу для Сашки новую кличку. Учитывая место его рождения и проживания, я предложил называть его „гомием“ или просто гомиком. Надо ли говорить, что ему это страшно не нравилось. Одно дело, если он слышал свою кликуху из уст Мишки или Сергея, другое — если обзывался я. Он бесился, гонялся за мной со сжатыми кулаками, но Мишке всегда удавалось его утихомиривать. Мы нашли новое развлечение: записывать на магнитофон анекдоты, озвучивая их в ролях. Шедевром был анекдот про Чудо-Юдо, когда к нему, пляшущему на пеньке, подходит фашист и спрашивает на ломаном русском в исполнении Сергея: „Ты, блядь, есть кто?“ Оно в ответ моим писклявым голосом: „Чудо-Юдо“. „Юден? Фоэр!“ — орал Сергей и начинал имитировать автоматные очереди. Мишка колотил деревяшкой по жести, взрывались бомбы, свистели снаряды — и так с десяток анекдотов и частушек. Наутро мы всё это слушали и получали заряд бодрости и хорошего настроения на весь день.