, Гродно, Бреста и Львова. Необходимо отметить, в Москве, Петрограде, ряде губернских городов немедленно возникли группы лиц, по преимуществу — свободных профессий, горячо поддержавших инсургентов. Сразу несколько газет и радиостанций инициировали дискуссию «Что должно делать русским офицерам, находящимся в Польше, в условиях польского восстания?“. Достаточно известные литераторы и журналисты начали призывать солдат и офицеров нарушить воинскую присягу и отказаться участвовать в подавлении антигосударственных выступлений. Не смущаясь тем, что за подобные действия военнослужащим грозит полевой суд, самим же подстрекателям на первый случай — лишение лицензий на профессиональную деятельность. «Правозащитников“ не смущает и стремление поляков вновь оккупировать земли Малороссии и Литвы. «Что Польша желает остаться в федеральном союзе со всеми народами, ранее входившими в целость Речи Посполитой, это совершенно естественно… она не может признать насильственного разделения, не отрекаясь от самобытности своей“.
Робкие возражения несколько более лояльных Отечеству мыслителей, что желание поляков сохранить в своем подчинении народы Литвы, Малороссии и Белоруссии может не совпадать с желаниями самих этих народов, наталкивается на «железное“ возражение: «Знать, чего желает Литва, Белоруссия, Малороссия без свободного плебисцита — очень трудно. И это вопрос не сегодняшнего дня“.
Самые отчаянные «диссиденты“[234] в своих выступлениях предлагают даже создавать «офицерские круги“ во всех войсковых частях, дислоцированных на территории Польши или могущих быть туда направленными, сближаться не только со своими солдатами, но и с народом. Не опасаясь кары за измену, «идти под суд, в арестантские роты, быть даже и расстрелянным… но не подымать оружия против поляков“. Вступать в союз с их руководством и органами местного самоуправления, сохраняя «самобытность организации“, то есть фактически перейти в оперативное подчинение польских мятежников».
Княжеский гнев был порожден не этими сообщениями, конечно, военному человеку и политику не пристало терять голову по причине событий, по большому счету ничего чрезвычайного собой не представляющих. На протяжении всей человеческой истории, и российской в частности, покоренные и усмиренные племена имели дурную привычку учинять такого рода безобразия. Причем крайне редко восстания и мятежи имели сколько–нибудь прогрессивное значение. Если уж захватчик был до чрезвычайности гнусен, свиреп и жесток. Обычно же достаточно мягкая, да еще и цивилизующая аборигенов имперская власть сменялась разнузданным произволом собственных царьков, ханов, шейхов, а в новейшие времена — «президентов» и «премьеров». И «освободившиеся» народы тут же начинали стремительно нищать, дичать, вымирать. Как, например, случилось в Африке, когда «белому человеку» надоело нести там свое «бремя».