— Буду очень благодарен вам, Михаил Константинович, — только и сказал он и поклонился.
— Вы когда отбываете?
— Дня через три.
— Прекрасно. Они встретят вас на вокзале. Найдете местечко для них?
— Для ваших — непременно, Михаил Константинович.
— Ну, тогда желаю вам победы, Александр Петрович, и храни вас Бог! — Дитерихс проводил Мизинова до двери.
Вернувшись в кабинет, Дитерихс закурил, долго молча стоял у окна, глядел на тусклый осенний пейзаж за окном, и думал, думал.
«У него, правда, золото, немало золота. На эти деньги можно оснастить хорошую, крепкую армию… Но все же, — он погасил окурок, — все же их наступление, увы, обречено. Не было благословения всему Белому делу, не было. И эти последние всплески — наивны, романтичны… Да, мы обречены. И никакое золото, увы, нас уже не спасет. Да и что такое самое это золото? У Колчака не сохранилось, и что — пойдет впрок теперь? Не пойдет. Само это золото — золото обреченных!.. А может быть, Мизинов прав? Может, эта обреченность и есть наше искупление? Может, долг каждого честного офицера — испить до конца эту обреченность, погибнуть, кровью своей смыть чьи-то предыдущие грехи?.. Может быть, может быть…» — усиленно думал Дитерихс, думал до тех пор, пока папироса потухла и обожгла ему пальцы.
Мизинов, возвращаясь к себе, тоже вспоминал этот разговор. Грустно, конечно, что он получился нервическим и недоговоренным каким-то. И в то же время Мизинов был уверен, что пригласи сейчас Меркуловы Дитерихса возглавить подобную экспедицию — он бы согласился не раздумывая. Не пригласили…
«И все равно не приведи Господь, чтобы его предчувствия оказались пророческими!» — думал Мизинов всю дорогу.
Суглобова не пытали. Сказались сданные им деньги. Но он и сам понимал, что молчать ни к чему, и добровольно, без пыток, выложил все начистоту.
Расстреливать его тоже не спешили. На этот счет у чекистов были какие-то свои, ему не ясные планы. Он понимал, однако, что долго в «кошки-мышки» с ним играть не станут, а потому мучительно думал над создавшимся положением, вернее — над способом, как бы из этого положения выйти целым и невредимым.
«Вот ведь занесло меня тогда к дураку! — ругал он себя за то, что после Харбина вернулся к Глотову. — Надо же было понимать, что эта авантюра его зыбка и на ладан дышит, ан нет же, вольница захватила! Нет чтобы хоть в том же Харбине остаться… Впрочем, там работать пришлось бы. Но по крайней мере цел бы был. В такое мутное время да в мутной-то водице как раз и сподручнее рыбку ловить на шермачка[33]. Кровь из носу, надо выкарабкиваться».