Человек сто, а то и больше, обступили русских путешественников. Туркмены разглядывали Муравьева, Муратова и денщика Демку Морозова из любопытства. Кият первым встретил путешественников и теперь взволнованно прохаживался вдоль каравана, советовал местным старшинам собирать людей на той. Все расходы Кият брал на себя. Пономарев после объятий, тут же откупорил бутылку коньяку, а затем другую, и офицеры выпили за благополучное возвращение, за геройство...
Муравьев, запыленный, обоженный солнцем, с выгоревшими усами, мало походил на того двадцатипятилетнего молодого человека, каким он отправился в Хиву. Оттуда он возвратился возмужавшим, с лицом бывалого воина. Даже голос у него изменился - стал грубее и выразительнее.
— Полдела сделано, Максим Иваныч, — говорил он рассудительно. — Дорогу проложили, с ханом побеседовали. А насчет торговли да посылки караванов — шиш. Хан белотелых за людей не признает. Врагами считает. Поглядим, что послы его Алексею Петровичу скажут. — Муравьев указал рукой на Еш-Назара и Якуб-бая. — С письмом едут. Надо им особую почесть воздать, Максим Иваныч... Ермолову надо бы сообщить о благополучном путешествии... В Тифлисе он?
— Ну, нет... Где-то под Дербентом или под Тарками, по последним слухам... Сочиним, отправим депешу, Николай Николаевич. А сейчас вам надо в баньку бы... да отоспаться как следует...
— Золотые слова, вовремя сказанные,— весело согласился Муравьев. — Знал бы ты, Максим Иваныч, зуд какой от этой песочной пыли! Давай, вези на корвет...
И все отправились на корабль. Только Кият остался с туркменами, чтобы устроить небывалый той в честь возвращения русского.
В день приезда посла и весь другой день отовсюду ехали к подножию Красноводских гор наездники-джигиты, пальваны, стрелки из луков, музыканты. Но не только радость свою выказывал Кият этим празднеством. Кият демонстрировал связь и дружбу свою с русскими в устрашение другим ханам и старшинам, кто претендовал на власть в этих краях. Кият задолго до начала тоя добился своего. Имя Кията с уважением произносили во всех окрестных кочевьях.
Корвет «Казань» подошел к бакинскому причалу со стороны острова Сара днем 24 декабря. Матросы привязали к кнехту чальный канат, а затем долго тянули его на себя. Корвет неохотно подвигался к причалу, наконец, с треском задел обшивкой за бревна, вздрогнул и замер.
Команда высыпала на палубу. Пономарев два раза поднял руку, приветствуя собравшихся на берегу морских офицеров. Муравьев молча стоял у борта. Его опять укачало и чувствовал он себя прескверно. Кият, Якши-Мамед и оба хивинских посла топтались около него. Величавое равнодушие было на их лицах.