Высунувшись из окна, Мадлен с ужасом наблюдала за происходящим. Люсьен приказал кучеру экипажа трогать. Она почувствовала рывок и, оглянувшись, увидела, что увитый лентами шест лежит на земле. Граф стоял в центре лужайки воплощением надменности и гнева.
— Вот что я думаю о вашей свободе! — прорычал он, обводя взглядом толпу. — Если из-за этой свободы бессмысленно сожгли мой дом, то это свобода дураков. Это моя земля, и я не потерплю на ней символа анархии и безмозглого насилия. Не эта ли свобода сделала узником короля Франции? Не эта ли свобода лишает церковь ее собственности и принуждает священников клясться в верности светским властям? Вы, люди, не знаете значения этого слова!
Мадлен в страхе ожидала реакции толпы, словесных оскорблений. Но обаяние графа и его справедливый гнев одержали победу. Люди стояли в молчании более уважительном, нежели мрачном. Это были люди земли, его люди, и многие из них чувствовали себя виноватыми за совершенное.
Граф неустанно шагал взад и вперед по истертому ковру в кабинете Мориса Шампьена. Он был бледен, напряжен как струна и все еще не мог полностью поверить в свою потерю.
— И ты говоришь, что я не должен ничего делать? — в гневном раздражении вопрошал он своего друга. — По-твоему, взять вот так просто и забыть обо всем?
— Я понимаю твои чувства, — спокойно отвечал Шампьен. — Но я хочу объяснить тебе происшедшее, хотя, по правде говоря, сам не вполне могу понять. Я удивился, увидев, что наших людей так легко увлечь. У нас здесь появились агитаторы из Алансона. Они направлялись в Париж, в якобинский клуб, как они сказали, и, очевидно, хотели попрактиковаться в ораторском искусстве на наших простаках. И все же я думаю, что дело не обернулось бы так скверно, если бы твой управляющий не повысил арендную плату Пьеру Булену.
Граф прекратил свою ходьбу.
— Но ты же сам говорил, что этот малый — лентяй, что он дал сгореть собственному амбару! Он сам должен отвечать за свои поступки. На месте Жана я сделал бы то же самое!
— Сомневаюсь, — заявил Шампьен. — Ты же не глуп, понимаешь: надо было учитывать, что страсти к тому моменту достаточно разгорелись. Ну, и еще присутствовал личный момент. Жан — хороший управляющий, но он никогда не умел говорить с арендаторами. Он был груб и высокомерен, и Булен ответил ему тем же при людях. Когда чужаки из Алансона заговорили о том, что аренду повысят всем, им поверили. В таком случае крестьянам оставалось все меньше шансов на то, чтобы выкупить землю, а тот факт, что даже при более низкой арендной плате очень немногие смогли бы это сделать, не принимался во внимание.